Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Двадцать! — отрезал Цукурс.

— Да вы шутите?! — взмолился Магоне. — Двадцать колец — это же уйма золота!.. И еще неизвестно, как у нас пойдет этот товар. Это вещь на любителя.

Сошлись на пятнадцати кольцах, но Цукурс потребовал, чтобы все они были такого же размера, как обручальные. Условились — расчет произойдет послезавтра, и Цукурс ушел со своим чемоданчиком.

Послезавтра он не явился, и, что с ним произошло, выяснить было невозможно. Магоне горевал, а Самарину смешно было на него смотреть.

После встречи Самарина с Осиповым прошло четыре дня. За это время Самарин тщательно продумал, о чем он будет с ним говорить при новой встрече и как запрятать в этот разговор выяснение того, что он должен был узнать. Теперь следовало решить, должен ли он снова ждать шага от Осипова или сделать его самому.

Обдумав последнюю встречу, Самарин решил, что инициатива встречи и на этот раз должна принадлежать Осипову.

Размышление

...Потребность последнего общения возникла у Осипова. Если не думать о названных им причинах этой потребности, — учитывая место его службы, причины могут быть и другие, в том числе и очень опасные для Самарина. Так или иначе, если эта потребность у него действительно есть, он первым должен сделать шаг и к новой встрече. Наконец, у него может быть желание встретиться из естественной для него осторожности, для того чтобы выяснить, насколько придал значение Самарин его высказываниям о немцах и кое о чем другом. Если во время новой встречи Осипов станет это выяснять, надо сделать вид, будто он попросту забыл, о чем у них тогда шла речь. А может, наоборот — следует показать, что, по крайней мере, удивление от услышанного тогда не прошло? Впрочем, лучше всего позицию избрать в зависимости от того, как пойдет разговор, и, если он действительно встревожен своей излишней откровенностью, это нельзя не использовать.

Но шаг к новой встрече должен сделать он. А если не сделает и придется инициативу проявлять самому? Предлогом может стать интерес к его книгам, о которых он говорил. Но тогда будет ясно, что потребность в общении на самом деле у него не существует и надо думать, зачем ему была нужна предыдущая встреча. В этом случае Самарин может быть собой доволен — он не дал Осипову никаких поводов для подозрений.

Но может быть и другое: потребность в общении у него была, но последний разговор его разочаровал — просто он не нашел в нем того собеседника, который был ему нужен, приятен и безопасен. Здесь возникает очень важный и сложный вопрос: может ли он, Самарин, хоть в какой-то мере разделять мысли Осипова? Смотря какие. Наиболее значительные, высказанные им мысли связаны с ходом войны, и они весьма рискованные. Если Самарин будет их отвергать, Осипов потеряет всякое желание с ним общаться, более того, станет его избегать, может быть, даже бояться. Значит, в чем-то следует пойти ему навстречу. Ну а что, если он выбросил эти мысли на стол как приманку? Ведь ни на минуту не следует забывать, где он работает. Правда, против этого предположения есть убедительные соображения: зачем абверу выяснять мнение о войне какого-то мелкого коммерсанта?

Но были и другие детали разговора, над которыми следовало задуматься. Например, его утверждение, что присоединение Латвии к Советскому Союзу было умным делом Москвы, так как Латвии самой историей предназначено быть с Россией. Или момент разговора о его матери, о которой он, оказывается, думает и не хочет думать...

Ну а что, если Осипов почему-то заподозрил, что имеет дело вовсе не с коммерсантом? Как бы Самарин ни был уверен, что для такого подозрения он не дал оснований, отвергнуть это предположение он не имеет права. Могла быть допущена какая-то незамеченная им самим ошибка. Об этом нужно думать все время и постараться это его сомнение рассеять.

Решение всей этой ситуации может быть одно, и то временное. Самарин должен уклоняться от разговора на опасные, связанные с войной темы, ссылаясь на то, что он попросту не сведущ в военных делах. Если у Осипова те мысли всерьез, а не ловушка, он должен помочь Самарину разобраться в событиях войны. И тогда, если его разъяснения будут достаточно убедительными, можно в какой-то мере и согласиться с ним. А если это окажется ловушкой, он, Самарин, может объяснить, что Осипов сам склонил его к подобным мыслям и выводам.

Надо начать с книг Осипова. Тогда у них возникнут разговоры о прочитанном. И тут уж Самарин мог постараться стать для него интересным собеседником. Тогда может появиться повод показать себя Осипову немцем, вдруг заинтересовавшимся историей России. Можно оттолкнуться от такой точки: как юрист, он заинтересовался мыслью Осипова о судьбе малых и больших народов, государств и стал добывать книги по истории России. Такие книги Самарин видел в букинистическом магазине. Весьма возможно, что Осипов тоже заинтересуется этими книгами, и тогда у них могут возникать разговоры, в которых можно будет прояснить русскую позицию Осипова. Узнать это очень важно.

Думая обо всем этом, Самарин, сняв ботинки, в одних носках бесшумными шагами мерил свою комнату. Возникает новая мысль — он остановится, глядя перед собой слепыми глазами. Каждая новая мысль рождала свои сомнения, свое дальнейшее развитие и новые мысли, и он незаметно для себя, словно подталкиваемый этими мыслями, снова шагал от окна к двери, от двери к окну, и казалось, не будет этому хождению конца.

В это утро позвонил Вальрозе, сказал, что лежит дома больной. Просил зайти. Самарин тотчас отправился к нему — визит к заболевшему другу не откладывают.

Вальрозе лежал на смятой постели одетый, только без сапог. Увидев Самарина, он опустил ноги на пол.

— Здравствуй, Вальтер, — произнес он тихим, хриплым голосом. — Давай на всякий случай не здороваться.

Самарин, однако, не убрал протянутой руки, и тогда Вальрозе протянул свою.

— Что с тобой?

— Третий день дикая головная боль. — Вальрозе тер лоб ладонью: — Вот здесь точна гвоздь в мозги забит — не могу ни работать, ни спать.

— Что-нибудь принимаешь?

— Да вот... — Вальрозе кивнул на таблетки, рассыпанные, на стуле. — Взял в аптеке от головной боли — никакого результата. Места не нахожу.

— У врача был?

— Я же за всю свою жизнь у врача ни разу по болезни не был. Сегодня все же решил идти. Сил нет терпеть эту боль.

— Вот что, Ганс, надевай сапоги, брейся, и я сведу тебя к очень хорошему врачу.

— Местному? — насторожился Вальрозе. — Это нам запрещено.

— Немецкий врач, профессор. Он обслуживает сотрудников абвера. Я же тебе говорил о нем, когда мы ездили в Берлин, помнишь, я возил его посылку жене и потом от нее вез сюда книги. В общем, одевайся, он тебе наверняка поможет.

Дверь им открыл ординарец доктора — все тот же неуклюжий долговязый солдат, — Осипов действительно своей угрозы не выполнил, и в первое мгновение. Самарина это обрадовало. Но тут же возникла мысль и другая. Не был ли весь его гнев тогда только спектаклем? Но сейчас думать об этом некогда, навстречу им уже вышел из кабинета доктор Килингер. Судя по всему, он совсем недавно встал — на нем был халат, седые волосы смешно топорщились перьями.

Приветливо поздоровавшись с Самариным, он, удивленно подняв брови, уставился на Вальрозе, на его гестаповскую форму.

— Это мой приятель. Я с ним ездил в Берлин, — поспешил объяснить Самарин. — А сейчас я, набравшись нахальства, привел его к вам в качестве пациента. Его замучили страшные головные боли.

— Проходите, проходите! — Килингер распахнул дверь в свой кабинет. — Я сейчас посмотрю вашего приятеля, а вы подождите в гостиной.

Разговор Килингера с Вальрозе сильно затянулся. Наконец они вышли в гостиную. У гестаповца лицо было встревоженное.

— Все мы мужчины, — начал Килингер. — А ваш приятель еще и офицер, так что я буду говорить прямо. То, что у вашего приятеля, меня очень тревожит. Выяснилось, что несколько лет назад у него был сильный ушиб в области лобной кости, сопровождавшийся длительной потерей сознания. Я почти уверен, что сейчас сказываются последствия этого ушиба. Требуется серьезное и тщательное исследование, которое здесь у себя я провести не могу, а местными гражданскими клиниками мы не пользуемся. Вашему приятелю надо получить отпуск и ехать в Берлин.

72
{"b":"155129","o":1}