Вскочив с постели, Баффи бросилась к тяжелой входной двери. Дрожащими от радостного волнения пальцами она начала отпирать многочисленные задвижки и электронные запирающие устройства.

— Открой дверь, Баффи! — снова крикнул Зак.

— Уже открываю, милый, — откликнулась из-за двери Баффи. В спешке она забыла отключить сигнализацию внутренней охраны отеля, и когда, наконец, дверь перед Заком распахнулась, на первом этаже в помещении охранников тревожно замигала лампочка с номером ее апартаментов.

Стоя в дверях, Зак выдохнул:

— Я люблю тебя!

— Повтори еще раз, — попросила Баффи.

— Разве ты не расслышала? Я люблю тебя всю, какая ты есть, с головы до пят! Я…

На этом Заку пришлось прервать свою взволнованную речь, потому что Баффи, притянув его к себе, начала горячо целовать. Пока они стояли в дверях, в холле бесшумно раскрылись створки лифта, и из кабины решительно вышли два здоровенных охранника. Не прерывая поцелуя, Баффи махнула им рукой, и они, молча, ретировались.

В следующую секунду Зак подвел Баффи к огромному, от потолка до пола, окну ее роскошных апартаментов. Внизу, по крыше фургона, неустанно бежала светящаяся строка:

«Баффи… Я люблю тебя… Баффи… Я люблю тебя… Баффи… Я люблю тебя».

Потом крыша фургона вспыхнула красным светом, и на бегущей строке появились новые слова:

«Ты согласна выйти за меня замуж?»

— Ну, что скажешь? — взволнованно спросил Зак, глядя в глаза Баффи и пытаясь прочесть в них ответ. — Согласна?

Баффи Сарасота была счастлива! Нет, теперь ее уже звали Баффи Джонс, миссис Закери Джонс. Она невольно улыбнулась при воспоминании о том, как в Винчестере, штат Виргиния, тамошний мировой судья, выписывая свидетельство о браке, недоверчиво переспросил, как ее зовут. Очевидно, он полагал, что названное ею имя Баффи есть не что иное, как милое семейное прозвище.

— Голубчик, — нараспев промурлыкала она в ответ, — меня зовут Баффи. Именно так меня назвали в Далласе в день моего рождения, и именно так меня зовут по сию пору.

Спустя несколько минут Баффи из Далласа превратилась в миссис Закери Джонс из Манхэттена.

Это случилось всего четыре дня назад, но для Баффи Джонс эти четыре дня значили больше, чем вся ее предыдущая жизнь.

Мечтательно улыбнувшись, она откинулась на обитую велюром спинку удобного сиденья «виннебаго».

Еще в прошлый четверг Баффи была взбалмошной, вконец избалованной дочерью одного из техасских миллионеров — а может, даже миллиардеров, которую интересовали только мужчины, да и то лишь с точки зрения их сексуальных возможностей. Что и говорить, она всегда нравилась мужчинам. Они откровенно восхищались ее золотисто-каштановыми густыми волнистыми волосами до плеч, большими — и притворно-наивными — зелеными глазами, красивым гибким телом и в особенности тем, что эта девушка всегда соглашалась предоставить им возможность поближе познакомиться с пышной грудью, стройными ножками и той многоопытной частью ее тела, которая скрывалась между упругими бедрами.

С появлением Закери Джонса ее жизнь круто изменилась.

— Я люблю тебя, милый, — сказала Баффи, наклоняясь к сидевшему за рулем мужу и осторожно проводя длинными, покрытыми ярко-красным лаком ногтями по слегка вздувшемуся бицепсу на его сильной руке.

Хотя Закери Джонс никогда не признался бы в этом даже самому себе, неотъемлемой чертой его характера было тщеславие. Впрочем, внешне он производил впечатление человека скромного и нетребовательного к окружающим.

Апрель в Виргинии выдался холодным, тем не менее Зак все же надел лишь плотно облегавшую его мускулистые руки и грудь рубашку-поло с короткими рукавами. Это была его излюбленная одежда. Как правило, он носил тесные джинсы, поскольку фотограф, успешно работающий в сфере модельного бизнеса, вовсе не обязан выглядеть по последнему слову моды. Между прочим, Закери Джонс с его густой гривой черных блестящих волос, голубыми глазами, отлично развитым телом и неизменно благожелательной улыбкой смотрелся в джинсах и рубашке-поло гораздо лучше, чем большинство богатых ньюйоркцев в дорогих костюмах, сшитых на заказ модными кутюрье.

Зак сознавал свою мужскую привлекательность, но никогда не подавал виду, что знает об этом, и не демонстрировал всем и каждому уверенность в собственной неотразимости. Десять лет назад, приехав в Нью-Йорк из небольшого городка Андовера, штат Огайо, он действительно был скромным и весьма наивным юношей. Жизнь в Нью-Йорке и попытки сделать карьеру в жестоком мире модельного бизнеса превратили его в весьма эгоистичного космополита, хотя внешне Зак ничуть не изменился — та же скромность и наивное выражение глаз.

— Ты еще не устал сидеть за рулем? — спросила Баффи.

— Конечно, устал, — улыбнулся Зак. — Если хочешь, остановимся и передохнем.

О да! Баффи очень хотелось остановиться и… передохнуть. Это случалось с ней уже трижды с тех пор, как они выехали из Винчестера, имея на руках свидетельство о браке, на котором еще не успели высохнуть чернила.

Она любила Зака так, как никогда еще не любила ни одного мужчину в своей жизни. Баффи чувствовала в себе постоянно возраставшую страсть к тому, кто всего несколько недель назад отверг ее. Тогда, в полутемной фотолаборатории, он сказал, что слишком хорошего мнения о Баффи, а поэтому не может относиться к ней так, как она сама к себе относилась — как к шлюхе!

Огромный фургон плавно затормозил у обочины. Баффи с улыбкой взглянула на этот отель на колесах, где им предстояло провести медовый месяц. Неужели еще только четверг? Ей казалось, что прошла целая вечность с той поры, когда по просьбе своей подруги Марселлы Тодд, редактора самого популярного в Нью-Йорке журнала женской моды, она согласилась немного попозировать в качестве фотомодели. Поначалу Баффи ужасно смущалась, потому что еще ни разу в жизни не позировала перед фотокамерой, и все же решилась на это, поскольку фотографом был Зак, а Марселла попросила срочно помочь ей спасти центральный разворот июньского номера журнала.

В тот вечер, вернувшись в свой шикарный номер на шестьдесят четвертом этаже отеля «Соверен», огорченная и пристыженная Баффи долго сидела в темноте, проливая горючие слезы из-за того, что потеряла — и, возможно, навсегда — единственного мужчину, в которого по-настоящему влюбилась. И все потому, что бесстыдно оголилась перед ним, словно последняя шлюха! Потом позвонил швейцар и сказал, что в вестибюле какой-то безумец рвется повидаться с ней. И, наконец, с высоты шестьдесят четвертого этажа она увидела яркую световую надпись:

«Баффи… Я люблю тебя… Ты согласна выйти за меня замуж?»

Всю оставшуюся жизнь Баффи будет бережно хранить в памяти эти слова.

— Присоединяйся, дорогой!

С этими словами Баффи вошла в спальный отсек «виннебаго» и стала дожидаться Зака, желая, чтобы тот раздел ее. Она уже научилась не торопиться. Как-то раз, быстренько скинув с себя одежду, Баффи заметила, что Зак сильно расстроился, заметив, какие у нее заученные движения. С тех пор она решила, что гораздо разумнее предоставлять ему самому возможность снять с нее джинсы и свитер. Баффи уже давно перестала носить лифчики и колготки, потому что считала эти изысканные предметы женского туалета всего лишь ненужным препятствием для секса, даже если они и выглядели эротично. Ей нравилось заниматься любовью совсем нагой и при неярком матовом освещении. Баффи была не из тех женщин, что предпочитают скрывать свою страсть под покровом темноты. Баффи было приятно открыто любоваться своими партнерами в постели, и, конечно же, ей доставляло огромное наслаждение видеть в этой роли Закери Джонса, единственного мужчину, к которому она испытывала любовь и страсть одновременно.

Баффи с восторгом смотрела в голубые, затуманенные страстью глаза Зака. Наблюдала, как набухает и напрягается его пенис, и неизменно восхищалась его величиной, так как не принадлежала к числу женщин, лживо утверждающих, что размеры мужского детородного органа не имеют для них ровным счетом никакого значения. Слишком опытная в сексе, она не разделяла эту иллюзию, свойственную, как правило, тем не слишком счастливым женам, с которыми мужья занимались любовью не чаще одного раза в неделю, да и то в заранее условленный день.