Некоторое время мы стояли в немом восхищении, пока Георг не прошептал мне на ухо:

— Ради Бога, посмотри на постройки!

Быстрый взгляд сообщил мне, что они были «в посредственном состоянии», что ни в малейшей степени меня не смутило.

— Ах, Георг, — воскликнула я, и мои руки обвились вокруг его шеи, не обращая внимание на фермера и его многочисленную семью. — Мы можем построить и дом, и сараи, но никогда не сумеем создать такой вид, как этот!

— Мы дадим вам знать через три дня, — сказал Георг владельцу фермы, и мы уехали обратно в «За Стоу».

Для всех нас это была любовь с первого взгляда, а замечание Георга относительно построек я не рассматривала слишком серьезно. В конце концов, разве не ему первому понравилось это место? Ведь это был его «солнечный склон». Однако, я определенно понимала, что он чувствовал, как серьезен был этот шаг. Это место должно было стать нашим домом, и мы никогда не должны были пожалеть о своей подписи.

Единственное, что оставалось делать — молиться. Только так мы могли узнать волю Господа. Мы превратили в молельню пустую комнату. Повесили на стену распятие, зажгли две свечи, и один из членов семьи проводил там час времени. В течение трех дней и трех ночей мы все по очереди сменяли друг друга. Потом мы все собрались вместе — вся семья и отец Вазнер, и в полном мире и согласии все мы сказали одно и то же: не мы нашли это место, но место нашло нас.

В четверг мы встретились в городской конторе и торжественно получили документ, все вместе, на совместное владение. Потом отправились на наш холм. Руперт с Вернером срубили два дерева из наших лесов и сделали из них крест двенадцати футов в высоту. Потом они отнесли его на самую высокую точку холма, позади дома, а мы все шли за ними, поя и молясь. На верхушке крест был установлен, пока мы пели гимн благодарения. Мы узнали в Калифорнии, что испанские миссионеры таким образом вступали во владение каждым новым местом на побережье.

Нужно самому потерять дом, чтобы по достоинству оценить слова: «дом, милый дом».

Мы опять отправились в концертный тур на западное побережье. Но на этот раз все было уже по-другому. Мы владели фермой. Теперь у нас было место, которому мы принадлежали. У нас также были фотографии, которые мы повсюду возили с собой. Мы показывали их всем с радостью в сердце. Эти фотографии хранятся у нас до сих пор, и, когда я сейчас гляжу на них, отчетливо понимаю, почему наши действительно хорошие друзья на Среднем Западе, после тщательного их изучения, медленно и осторожно говорили:

— Надеюсь, вам нравится это место.

Тот вид, который мы в действительности купили, проявляется на этих фото не слишком хорошо, а что хорошо смотрится — то не слишком прельщает. Но они были всегда с нами, как карточка новорожденного малыша у его родителей. С гордостью и торжеством они показывают ее всем вокруг: «Разве это не прелестно?» Нет, совсем нет. Этот маленький краснолицый карлик вовсе не прелестен, но никому из их друзей не хватит духу сказать это вслух. То же самое было и с нашими друзьями, которые не были на Льюс-Хилл в тот чудесный сентябрьский день и видели лишь фотографии убогого домишки и кривых сараев. Но все они хотели разделить наш энтузиазм и смело разражались теми восклицаниями, которые мы хотели услышать.

Одна из самых главных особенностей человеческой жизни — способность строить планы. Даже если они никогда не обращаются в реальность — вам принадлежит радость ожидания.

Пока наш путь лежал на запад, это было великолепным занятием для нас. Так как соседняя ферма оказалась ужасной сделкой, когда была предложена нам на продажу, мы «купили» и ее тоже, и теперь владели почти семьюстами акрами земли. И что же мы собирались с ними делать?

Вермонт — молочная страна. Самой очевидной вещью для нас было — удариться в молочный бизнес и построить — со временем — большой коровник на сто пятьдесят коров, которых, как люди уверили нас, наша местность вполне могла прокормить. Первым, что нам предстояло решить — какая порода коров.

— У нашего соседа у подножия холма — джерсейская порода, — сказала Гедвига. — Они очень мило выглядят, прямо как олени. И на некоторых лучших фермах вокруг Стоу тоже джерсейская. Они говорят, выглядят почти как апельсиновый сок — желтое, с масляным жиром.

— Да, но я слышала, что джерсейская порода страдает массой болезней. Айрширская порода считается намного более выносливой, особенно для фермы на возвышенности, — отозвалась Агата.

— А почему не голштинская? — спросила Мартина. — Коровы голштинской породы вдвое больше, чем твои милые джерсейские. Мистер X. сказал мне, что его коровы дают в среднем пятьдесят — шестьдесят фунтов молока в день, что составляет примерно триста долларов в день, девять тысяч в месяц, сто восемь тысяч в год!

— И сколько же едят эти слоны? — спросила Мария. — Я как раз прочитала здесь, — она указала на один из документов по сельскому хозяйству правительства Соединенных Штатов, — что «коричневый швейцарец» — сравнительно новая порода в Америке, но они практически не болеют, не едят столько, как голштинская порода, а молока дают столько же, очень выносливы…

— Но они вдвое дороже, — сказал отец.

— В прошлом году ты посылал нам открытки с Запада — огромные стада коров с такими смешными мордами — белая полоска на носу. Почему не те? — поинтересовалась Лорли.

Разговор продолжался в «кадиллаке». В «линкольне» выяснили, что пятьдесят лет назад Вермонт был пшеничной житницей Востока и, вдобавок, страной овец. Правительственные вердикты ходили по рукам, дискуссия сосредоточилась вокруг разных пород овец.

Когда бы ни встречались обитатели наших двух автомобилей — за едой, например, или после концертов, всегда возникал оживленный обмен идеями по одной и главной теме: ферма.

— Сколько человек нам понадобится для работы?

Этот важный вопрос был поднят в один из дней. Отец Вазнер родился и вырос на ферме и знал о земледелии больше любого из нас.

— Наша ферма была хороших размеров, — сказал он, — около ста двадцати акров. У нас было семь человек и три повозки весь год, не считая моего отца и брата. Во время сенокоса и уборочной — пятнадцать.

— Тогда, — задумалась я, — мы сможем сделать то же самое с двадцатью пятью-тридцатью руками и пятью повозками на всю ферму.

— Нет, не думаю, что в Америке они делают все в том же духе, — сказал Георг, который прочел больше нас. — Взгляните на это.

У него тоже были кое-какие материалы министерства сельского хозяйства — по фермерской технике. Теперь наш словарный запас пополнился такими словами, как «сенопогрузчик», «сеялка», «зерносажалка», «вентилятор», «разбрасыватель навоза» и «трактор».

— С такой техникой нам, возможно, хватит трех человек и одной повозки.

Эти слова просто «увеличили мощь нашей речи». В то время они еще ничего не означали для нас, так как в наши дни всех этих вещей не было в Австрии. Однако, в самом деле, очень немногие обладали семьюстами акрами земли. Во всей округе была одна единственная силосная башня, превратившаяся в местную достопримечательность. Трактора были большой редкостью, и о них много говорили.

С совсем новым интересом смотрели мы на местность вокруг, проезжая по Среднему Западу. И чем дольше мы смотрели, тем меньше она нам нравилась. Мили и мили полей кукурузы и пшеницы — всегда одна и та же культура. Позже мы приехали в страну ранчо — там были тысячи акров пастбищ. Потом мы приехали в Калифорнию и миновали фруктовые сады с тысячами яблонь или вишен, или апельсиновых деревьев. Но всегда было «или». Никогда «и». Дома, в Австрии, ферма была самоподдерживающимся, независимым целым. Вы стараетесь вырастить всего понемногу: для людей и для животных, и еще чуть-чуть на продажу, чтобы купить немного того, чего не можете вырастить сами, например, кофе, табак или хлопковый материал. Шерсть ваших собственных овец остается дома — из нее ткут и вяжут. Свиньи на целый год обеспечивают вас копченым мясом и, кроме того, свиным салом. Для сладкого у вас есть свой мед. Лен с ваших полей обеспечивает вас парусиной. Наконец, вы режете несколько туш крупного скота или овец, или несколько гусей, уток, или цыплят, чтобы добиться разнообразия в своем меню. Во фруктовом саду за домом у вас есть вишни, яблони и груши, а в отгороженном углу — даже несколько персиковых деревьев и виноградников. В огороде есть уголок для клубники, малины, черной смородины, крыжовника. Из своей собственной ржи вы печете этот восхитительный черный хлеб и всегда оставляете достаточно зерна для посева на будущий год. Таким образом, каждый фермер на своих землях был маленьким независимым королем в своем собственном королевстве. И после того как мы взвесили производство молока на молочной ферме против выращивания пшеницы, или разведения овец, или выращивания фруктов, мы все с удовлетворением остановились на том, чтобы не делать никаких «или». Мы хотели всего понемногу, как было дома. Каждый из нас сразу выбрал занятие для себя: Мартина — свиней, Иоганна — овец, Гедвига — коров, Мария — сад, Агата — пчел, Георг — машины, отец Вазнер — фруктовый сад, я — лошадей.