— М-да… — только и смог сказать я. — Прямо как ангел хранитель…

Николай с жаром продолжил:

— …Ты дальше слушай… Когда эта четвероногая и ушастая и в соседней шахте трех мужиков из завала каким-то чудом вывела, тут и само начальство в сверхъестественное явление поверило… Понятно, собака их от такой головомойки избавила. Да, что там — от краха всей их карьеры спасла… Ведь узнай об этих авариях там, выше — полетели бы их головушки… А самое главное: семьям нашим шахтерским кормильцев оставило…

Вот только имя этой собачки так никто и не знает. Как только кликать не пробовали… Ни Жучка, ни Шарик…

Хотя, нет, имя-то все-таки объявилось. Случайно. На отчество старшего мастера она почему-то отзывается. Ерофеич…

8 февраля 2007

…Есть у нас молодой начальник смены по фамилии Морошкин, а по имени Адольф. Чем он таким достал родителей в первые дни своего существования — даже представить не берусь, но, видимо, повод подарить ему именно такое имечко нашелся. Вот этот самый Адольф и взял меня на «слабо». Он накануне махнул пятьдесят кэмэ на лыжах и целый день до всех в цеху докапывался: а слабо махнуть со мной марафонец? А слабо? Достал всех, как маму-папу во младенчестве. Он и ко мне подкатил: а слабо, Михалыч? Ну, я ему и брякнул: а не слабо, Адольф.

Ну-ну, говорит он — и с головы до ног, как сержант новобранца. Салажонок. Думает, я всю жизнь аппаратчиком вкалывал и кроме цеха нашего занюханного ничего не видел. А меня, между прочим, знала сама Клавдия Боярских, королева Инсбрука. Ну, кто помнит такую? Э, темные, хилые люди. Клавдия тогда на зимней Олимпиаде три золотые медали разом взяла, а я в ту пору как раз ходил в подающих надежды — так что мы с Клавдией то и дело сталкивались. Свердловчанка, между прочим, землячка.

Может, и у меня бы на кухне золото висело — кабы лодыжку не сломал. Случилось это накануне очередной спартакиады. Доктора меня на ноги поставили быстро, да только на соревнованиях я даже в первую пятерку не попал — и тренер решил, что надежды я уже не подаю. Так что в большой спорт я не вошел, хотя около дверей все-таки потоптался. Да и жилка спортивная осталась на всю, как говорится, последующую… Хотя о том периоде мало кто знает. Так, друзья… Вам вот сейчас рассказал. А Морошкину по имени Адольф я бы и за стаканом не обмолвился, потому что он пижон. Студентами мы пижонов били.

Ладно, Михалыч, сказал юный Адольф, подруливай в субботу в парк, посоперничаем. Представляете, он меня хотел по парку гонять! Знаете, есть у нас такой, типично заводской, трудовой культуры и рабочего отдыха, с белеными мужиками в касках, толстоногими крестьянками со снопами себя чуть шире и фонтаном, где центральная фигура раздирает пасть непонятно кому, быть может, судя по общей рабочей тематике, своему токарному станку.

Нет уж, говорю, товарищ начальник, сражаться так сражаться. В чисто поле выйдем, на целину. И пойдем не пятьдесят, а шестьдесят восемь километров, и молодые выгуливающиеся мамаши глаза на нас, сильных и красивых, пялить не будут.

Ну-ну, сказал Адольф, нисколько не пугаясь и отвалил с видом несокрушимого превосходства. Пижон.

Участочек я действительно имел в виду хороший, можете следом сходить. Доезжаете на электричке до Усть-Кучумки и прямо от станции пилите строго на запад, держа по левую лыжу старую шоссейку. От Усть-Кучумки до Полозова, где вторая ветка проходит, как раз и наберете шестьдесят восемь кэме, побольше, чем хваленая марафонская дистанция.

Лыж я в ту зиму еще не касался, грешен. Правда, они у меня всегда ухоженные, как лошадки у доброго жокея. Ремни и крепления касторочкой хорошенько пропитаны, деревяшечки отшлифованы. Они у меня лет пятнадцать уже — и все как новенькие.

А у Адольфа лыжи… Мечта спортсмена: финские, гоночные. Как говорится в одной рекламе и по другому поводу, бешеных бабок стоят. Впрочем, если по уму разобраться, и мои старички — «made in USSR» — не хуже. Тут ведь мазь многое значит. Как подмажешь, так и поедешь. Мазь у меня, между прочим, тоже отечественная, обычный «Темп». Ну так и что? Снег он ведь тоже не импортный, наш, российский. Его, кстати, не выпадало уже с неделю, и чтобы идти по старому, я не поленился, заново промазал лыжи в несколько слоев, растирая и разравнивая мазь пробкой, а потом просушил их феном и на пятнадцать минут выставил на балкон, охладить — все как в старые добрые времена. Да у меня и азарт объявился такой же, словно соревноваться я буду не с начальником смены по имени Адольф, а сугубо капиталистическим негром-спринтером Мамбасой.

Перед стартом по старой привычке пару аскорбинок в рот закинул.

— Допингом балуешься, Михалыч, — констатировал соперник Адольф и усмехнулся, — ну-ну…

Пошел он, кстати, хорошо, сразу метров на тридцать оторвался, — как будто не сам пошел, а послали его. А я сразу рвать не стал, не лось, однако. Двинул широким накатом, спокойненько, разогревая мышцу. Кругом — сплошная красота, как в том анекдоте известном: налево глянешь — мать твою! Направо взглянешь — т-твою мать!!!

Соперник Адольф поначалу все оглядывался, — не затерялся ли я за линией горизонта? А я на удивление все время за спиной висел, неотвратимый, как возмездие. Через час паренек-то при оглядке ухмыляться перестал, — может, до него что-то доходить стало? Попробовал было темп поднять, да только и я палками сильнее зашуровал, мне-то не в первой. Вижу, оглянулся мой Адольф, брови лебединые изогнул, да опять притормозил. Смирился видать.

И пошли мы с ним ровно, как Кастор и Полидевк, близнецы-братья, царство им небесное, античным героям. На третьем десятке притормозили передохнуть. Я первым делом в карман за рафинадом полез, а Адольф давай снег харчить, что почище. Салага все-таки.

— Не ешь ты снег, — посоветовал ему, — снегом не напьешься, только сильнее захочется. Минеральных солей в нем всего ничего, а мы — люди-человеки, чтоб ты знал, жажду утоляем не водой, а как раз раствором разных веществ. Скушай лучше сахарок.

— Много знаешь, — пробурчал мой Адольф, но почти без иронии. — Без допинга обойдусь.

И побежали мы дальше. Соперник мой все пытался дистанцию держать, а я ему в этом пока не препятствовал.

Не гонки, а избивание младенцев. Я мог бы в любой момент обойти соперника Адольфа и только из стратегических соображений не делал этого. Решил поваландаться с ним еще километров десять, а потом уйти вперед, да так, чтобы обо мне ничто кроме лыжни и не напоминало. Встретить его на станции, смиренно взглянуть в подернутые пеленой отчаянья глаза и подарить билетик на электричку. И вот иду я себе спокойненько, на автомате — раз-два, левой-правой, а в голове — неспешные мысли бродят. Я вот на весну ремонт запланировал — чем не повод для размышлений? Короче, без проблем наяриваю. Еще часа три — и полный триумф советского спорта над недружественными нам Адольфами. Но не зря же говорится: не загадывай наперед.

С утра-то погодка была — тише не бывает, а вот ближе к обеду подул ветерок и столбики термометров, повинуясь своим неписаным законам, полезли вниз. У нас ведь двум вещам нельзя доверять — обещаниям политиков и прогнозам синоптиков. Передавали минус пятнадцать по северным районом, а тут тебе уже и двадцать, и двадцать пять. Верхушки холмов размыло снежной мутью, понесло в низины. И вскоре вижу я, что дистанция меж нами раньше времени сокращаться стала. Ну, вклинилась мысль между новым унитазом и расцветкой кафеля в ванной, спекся, голубок. Снова стал он оглядываться — еще чаще, чем раньше, а рожицу заботой стянуло… Тут до меня и дошло. Я то на гонки по-человечески снарядился, без выпендрежа, а вот адольфовская амуниция была как раз для парковых прогулок рассчитана… Дерьмо, а не амуниция, хотя и выглядит красочно. Тогда я аккуратненько его обогнал и начал уводить лыжню в сторону. Адольф меня в ведущих сразу признал, следом поколбасил.