…Я прикоснулся ладонью к гладкой белоснежной коре. Сколько еще лет оно, это лесное чудо, будет моей проверенной вешкой, моим преданным указателем?.. Посмотрел вверх, туда, где за желтеющей кроной дерева, над его золотыми листьями, зацепилось за ветви пронзительное, глубокое осеннее небо. Ни облачка… Голубая бездна… Она тянула, манила. Будь я птицей, свечой бы устремился в это необъятное пространство, пытаясь отыскать его неведомые границы.
Двинулся дальше, тут и там замечая неизбежные изменения. Лес тоже жил своей жизнью, менялся. Он не старел, не умирал, он терпеливо выращивал себе замену. Молодые березки виднелись то тут, то там, вместо упавших и сопревших своих прародителей. Сколько времени лес существовал здесь, не знал, наверное, никто. Когда обосновался тут этот древесный растительный организм, сколько сотен лет назад?.. Какой срок жизни ему был отпущен?.. Сколько поколений деревьев уже сменило друг друга, провожая дуплистым взглядом и взмахами своих гибких рук таких грибников, как я? Если не станет меня, то другой, похожий на меня, искатель даров леса пойдет под этими вечными кронами. Он будет идти здесь, находя свои отметки и запоминая одному ему ведомые вешки. Возможно, его следы совпадут в точности с моими или будут неповторимыми, но лес все так же заботливо и неуклонно будет провожать и вести его за руку по своим лабиринтам…
Впрочем, надо будет спросить об этом у Ерофеича. Уж кто, как не он, должен знать, сколько лет этому лесу? Возможно, и сам он приложил руку, чтобы росли здесь эти белоствольные красавицы и янтарные сосны.
Мои мысли незаметно переключились на Ерофеича. При воспоминании о нем сразу всплыли в памяти, где-то на грани подсознания, аромат парного молока, которым неизменно угощал Ерофеич, вид прозрачного янтарного меда и вкус терпкого чая, заваренного на душистых травах. Меня всегда удивляло, как он мог успевать сделать все: держать и холить кормилицу-корову, находить общий язык и дружить с пчелиным трудолюбивым сообществом и в то же время следить за лесом… Казалось, он ведает обо всем, что творится и происходит в его лесу. О проделках животных на его кордонах никто не знал больше него. Забавные и поучительные истории можно было слушать, запоминать, записывать, но пересказать с таким же чувством, как это делал Ерофеич, было попросту невозможно. Я пробовал записывать рассказы, услышанные от него. Потом перечитывал и понимал — нет, не то, совсем не то… В отчаянии заталкивал исчерканные листы и тетради в толстенную папку, все же надеясь когда-нибудь овладеть его талантом рассказчика и переработать это нечаянное наследство… Быть может, наступит такое время…
И все это не единственные прелести отдыха и общения с этим загадочным человеком. Беседы с ним часто плавно перетекали в философские споры — размышления о смысле бытия. Вот это было поистине бесценным богатством, за которым я неизменно, уже который год подряд, наведывался к Ерофеичу. Сколько раз сам приглашал его к себе в город, в гости. Он посмеивался, отнекивался, каждый раз находя уважительные причины: то хозяйство, то сезонные напряги… Да и, возможно, он прав: что ему моя стандартная городская квартира? Что может удивить и обогатить его душу? Новый унитаз, что ли?
…Я миновал последний рубеж и вышел на знакомую опушку. Вот он, привычный косогор… Я скользнул по нему взглядом и замер.
Густая трава вполовину моего роста заполонила лужайку, где когда-то стоял дом. Одна только изгородь еще обозначала границы участка. Перекосившаяся створка ворот. Колодезный журавль, по колено утопающий в желтой пене цветущей пижмы и зеленой травы, встревоженно высматривал с высоты своего роста местечко, куда бы можно поставить проржавленное помятое ведро. Но нет такого кусочка. Все заброшено, все покинуто. Нет Ерофеича…
Я даже не стал входить на территорию нежилого кордона. Просто прошел по его границе, всматриваясь в разбитые глазницы пустого знакомого дома, в темный провал некогда ухоженного сарая. Бросил взгляд на обрушенную крышу, на огород, заросший наглым бесцеремонным сорняком. Исчезли и ульи, уютными домиками ранее видневшиеся на границе участка. Дверь в дом была приоткрыта, и ветерок тихо покачивал ее, поскрипывал заржавелыми петлями, словно входя и выходя из пустого жилища, где я провел с лесником столько замечательного времени…
Что-то случилось с Ерофеичем.
Сам он бы ни за что не оставил своего дома, который надолго не покидал никогда. Отчаяние и боль захватили меня, когда я спешил назад. Не повторяя прежнего пути, отклонился в сторону ближайшей деревушки. Лес, который только что был таким красивым и тихим, теперь встревоженно провожал меня. От тишины и спокойствия, царивших недавно, не осталось и следа.
Куда исчез мой ангел-спаситель Ерофеич? Я практически бежал, не разбирая дороги. Тревога и ощущение безнадежности подгоняли меня. Разум пытался найти какие-то утешительные варианты, но душа искренне понимала — случилось самое непоправимое. То, что изменить и исправить ни один человек не в состоянии…
Уже в Водопойке, в местном продмаге, я узнал от всезнайки-продавщицы, что произошло. Женщина сочувственно посмотрела на меня:
— Умер наш Ерофеич… Еще зимой, в феврале… Врачи сказали, сердце подвело… В возрасте он уже был… Родственников-то никаких его не нашли… На местном кладбище и похоронили… За могилкой-то наши сельские приглядывают… А кордон… Ну, порастащили ж все…
***
Спустя несколько месяцев я приехал по своим делам в город Коркино. Небольшое уютное поселение раскинулось в лесостепи нашего Урала… Коркино — шахтерский город. Уральский уголь — тяжелый уголь. Не сравнить с жирным карагандинским. Хоть любого местного шахтера об этом спроси. Вон того же Николая, единственного моего хорошего знакомого из этого городка. Сколько лет в штреках провел, чего только за эти годы не повидал. Всякое бывало. Тесно и страшно неудобно в наших шахтах-то. Бывает, что в штреках и в полный рост не встанешь, иной шахтер-забойщик, стоя на коленках, так и работает. Лицо покрыто черной угольной коркой, через которую ручейки пота пробивают свои крохотные русла. Сколько их сбежит из-под каски, увенчанной солнышком-фонарем — одному богу известно. Тяжелый отбойник так за смену врастает в ладони, что кажется, что не он, а твое человеческое сердце выколачивает угольные пласты один за другим. И насколько еще хватит его?.. На год, на два, на десять?..
Тяжелая работа, что и говорить… А самое страшное, что в смену, как в бой, уходишь… Не знаешь, где и когда тебе суждено рядом со смертью оказаться… Главный враг шахтера — он тоже внизу… Он незрим, неведом… Но он всегда рядом… О его присутствии напоминает хруст стоек и звуки оседающей под огромным давлением массы земли. Всем шахтам рано или поздно суждено обвалиться… Земля не терпит пустоты… И то, что шахтеры отвоевывают своим потом и трудом, она рано или поздно вернет себе…
Нет ни одного подземного рабочего, который не побывал в таких ситуациях. Дай бог силы убежать, ускользнуть от оседающих на тебя пластов. Кому удалось, те — счастливчики… Те, кого придавило — жертвы. А те, кто остался там, за пластами, но еще живыми, те — мученики. Темнота, нехватка воздуха, воды, нервное напряжение — вот пыточные инструменты… Ни надежды на спасение, ничего… Сиди и жди мучительной смерти…
Быстро закончив со своими общественными поручениями, я поспешил зайти в гости к Николаю. Он с радушием встретил меня, пригласил за стол. Я поинтересовался, как дела в семье, на работе, какова зарплата, и вместе с хозяином поразился тому, насколько скудно оплачивается нынче этот титанический подземный труд. Хозяин грустно ухмыльнулся моему негодованию. Пытаясь уйти от невеселой темы, он хлопнул меня по колену своей темнокожей рукой.
— Слышь, Димас, сейчас я тебе такое расскажу… Да, фиг с ней, с этой зарплатой. Я не об этом… Тут недавно на нашем угольном разрезе собачонка одна появилась… Махонькая, неказистая… Неизвестно, откуда пришла. Самое удивительное, что она с нашими шахтерами в штреки ходит… Они работают, а она рядом сидит… Не мешает… Молчит. И слушает. Внимательно так. Собачье ухо чувствительнее человеческого, что и говорить. Треск оседающей породы она слышит раньше всех. Вот тогда-то ее и не узнать… Рычит, за робу хватает, в безопасное место тянет. Сперва мы ей не доверяли, прогнать даже хотели… Да, вот, только после того, как она две бригады от верной смерти спасла, ей безо всякого сомнения верить стали… И не зря. Ни разу ведь не ошиблась. Мы даже упросили начальство ее в бригаду записать, на довольствие поставить… Без нее мужики теперь вниз и не опускаются. Стоит клеть, ждет собачонку. А она ни разу смену-то и не пропустила. Представляешь себе, Димас?..
