Я опять чуть не подавился шкуркой.

— Так их что, много?

— Да не так чтобы… Человек десять, что ли. Сколько вас, Сабир?

— Тайна, — ответил Сабир, без разрешения наполняя свой стакан.

— О, — сказал Валера, — военный человек, уважаю. Ты нам-то налей, полковник.

Марсианин налил и нам.

— Слушай, — вспомнил вдруг я, — а ему же не должно быть холодно. Если он с Марса, так там летним днем — что у нас в Оймяконе в январе.

— Честно? Во блин! А я ему в первый раз чуть свои ватные штаны не отдал! — заржал Валера и тут же вновь стал серьезным, — Сиреневый, а ты чего молчал? Спиртягу жрал и помалкивал! Я думал, ты греешься.

— Земле капец, — универсальной фразой ответил марсианин.

— У, музыкальная шкатулка, заладил «капец» да «капец», завоеватель хренов.

— Пойду домой, — сказал марсианин, сползая славки.

— Стакан оставь, — напомнил Валера, — и паяльник, паяльник принеси! Вместе с надфилем!

— Как штык, — поклялся чужеземец.

Мы снова устроились за столом на теплой кухне.

— И вот ведь что, — сказал Валера, разгоняя по стаканам новую порцию. — Умные бродяги, не поверишь! Прошлой весной один ихний механик нам двигатели от тракторов перебирал, да так, что за всю посевную ни одной поломки не было!

— Погоди, — сказал я, — а как они вообще у вас очутились-то?

— Чудак, — сказал Валера, сосредоточенно отлавливая в тарелке юркий масленок. — Ты что, Уэллса не читал? «Война миров». Там же все прописано.

— Подожди-подожди-подожди! Какой тебе Уэллс? Это же фантастика!

— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, — авторитетно сказал Валера. Ему надоело тыкать вилкой, и строптивый масленок перекочевал в разверстую пасть посредством пальцев. — Я там у них был. Все как у господина Уэллса: упал снаряд офигительных размеров, а внутри команда из осьминогов. Ты заметил, что они на осьминогов похожи?

— Валера, я на память никогда не жаловался. В одна тысяча восемьсот девяносто четвертом году земные астрономы наблюдали десять вспышек на Марсе — так написано в романе. Десять вспышек. Сто с лишним лет назад. В фантастическом романе. А ты мне гонишь про живых марсиан.

— Ты сто лет назад жил? И я не жил. Может, все это и было. Может, Уэллс на заказ этот роман написал, чтобы дезинформировать мировую общественность. Он же тогда был кто? Суперпопулярный фантаст — ему и карты в руки. После «Войны миров», если бы что и просочилось, любой бы подумал, что речь идет о романе, а не о реальных событиях. Соображаешь? А что касаемо вспышки… Была, Серега, одиннадцатая, — сказал Валера со вздохом, словно сам ее видел. — Только у этих бедолаг что-то не заладилось и они тот раз пролетели мимо Земли. Представляешь, сто лет в своем снаряде парились — пока он до Плутона не долетел и обратно не повернул. Ну, как комета какая. Ты, Серега, если умный такой, прикинь на бумажке, все и совпадет. Ну вот. А в прошлую зиму, уже в феврале, когда таять начало, они в завалихинскую рощу и упали. Бросились было нас завоевывать — да куда им, пенсионерам. За сто лет все оружие поржавело, треножники не двигаются. Вот они и ходят — то к нам, в Рождествено, то в Завалиху. Инструмент клянчут, гайки всякие таскают, все хотят починиться, да Землю покорить. Мы тут с мужиками уже кумекали, может позвать их главного к себе председателем, пока завалихинские не догадались переманить. Их-то старшой головастый, не то что наш нынешний…

— Они же не колхозники.

— Ты че, Сергуня? — удивился Валера. — Примем, долго ли. Свой пай техникой внесут. Она хоть и устаревшая, но все равно лучше, чем у нас в колхозе. И механик у них классный.

— Погоди, — я попытался вспомнить какой-то аргумент против, но, кроме уже звучавшего «земле капец», ничего сформулировать не мог. — Они же поработят вас.

— Напугал, — опять шумно вздохнул Валера, — нас и без этих бедолаг уже давно поработили всякие… Эх!

Мне это «эх!» тогда многое сказало, — хотя спроси меня сейчас, чем оно так проняло — не объяснил бы. Я тоже пригорюнился.

— А чего ты его Сабиром звал?

— Да знаешь, — прочесал плешку Валера, — у нас года три назад шабашники работали, на школе. То ли с Абхазии, то ли с Грузии. Так у них бригадир был точно как этот — такой же угрюмый, глазастый. И клюв такой же. Сабиром звали. Посидим еще? — с грустной надеждой закончил он, — скоро моя придет, — как у соседей телевизора насмотрится. Постелет вам.

— Посидим, — послушно согласился я, косясь на сладко спящего Адольфа, а Валера полез в холодильник.

…Было уже около полуночи, когда меня потянуло на поиски удобств. Я накинул на плечи Валерин полушубок, тяжелый, как рыцарская броня, и вышел во двор. Во дворе было тесно от сугробов и густых теней. Снежные шапки лежали на высокой поленнице, на груде жердей, на коробе с углем. Я стоял и курил, не чувствуя по-марсиански крепкого мороза. Пар и дым стремительно уносились вверх, в темное небо, густо забрызганное, как побелкой, каплями звезд, словно само Мироздание таким вот образом напоминало мне о неизбежности скорого ремонта. Я пошарил по темноте и нашел Марс. Он висел низко над горизонтом, глядя на меня круглым, глупым петушиным глазом. Мы долго разглядывали друг друга, а из рощи за селом, вперемешку с сонным перебрехом собак, изредка раздавалось глухое уханье — еле слышный, бередящий и тоскливый-тоскливый клич марсиан:

— Улла! Улла!

Голова болела ужасно, но я сразу же сообразил: что-то не так. Наверно, такое же чувство испытывают лунатики, когда их будят посреди одинокой ночной прогулки. Но странности были какими-то незначительными, ускользающими, и я не стал на них акцентироваться. К тому же эта головная боль… Похоже, вчера мы здорово пофестивалили — хотя руки не дрожат да и с желудком порядочек.

Хорошо хоть, что идет дождь. Я без зонта и уже промок до костей. Это в Саудовской Аравии тамошние чернявые чудики так изъясняются: «до костей» — хотя для них даже небольшой дождик такая же редкость, как для нас песчаная буря. В Саудовскую Аравию мы с Маринкой летали в позапрошлом году.

От запаха бензина слегка подташнивало. Я шагал по какой-то малознакомой улице, мимо первых пробок, мимо гудящих и смердящих коробочек на колесах, легко обгоняя их, — а ведь мог сейчас торчать в самой гуще железного стада, где-нибудь на перекрестке. Славно, что сегодня не за рулем — как видно, и головная боль может сослужить иной раз добрую службу.

Где же мы гуляли прошлым вечером? В памяти всплывали лица, фразы из разговоров кружились клочками разодранных страниц — безо всякой надежды быть правильно собранными. Вспомнилось: громкая музыка, я безрезультатно уговариваю Маринку ехать домой. В итоге отсыпаться поехали не в город, а на дачу к Мишке.

Еще помнилась проселочная дорога и темень, которую торопливо кромсал свет фар — моего «Бентли» и шедшей следом машины с Мишкиными «хранителями живота». По обочинам, в тени деревьев, плотными широкими островами еще лежал снег — грязный, умирающий. И шел дождь — не такой, как сейчас, а редкий, крупными тяжелыми каплями.

Мишка, по-стахановски отработав за столом, расслабился на заднем сидении, Маринка курила. Дым, смешиваясь с винными парами, мгновенно исчезал, проглоченный кондиционером и… И было еще что-то, маячило в памяти, как отчаявшийся путник на дороге: махало руками, звало — только притормози, только открой дверцу!.. Но — уже некогда, некогда, потому как пришел.

Я скользнул взглядом по золоченой табличке у входа, уверенно шагнул в вестибюль и, только поднимаясь на второй этаж, подумал: а на кой ляд я сюда приперся?

Это ведь, господа, не мой офис. Це была контора Турнепса, мутное заведение, сахар энд окорочка. С ним изредка контачил Миша — был у них какой-то общий эпизод в биографии: то ли оба в ПТУ учились, то ли в армии служили — не помню. Месяца полтора назад Мишка попытался свести нас с Турнепсом на деловой почве, но мне почва показалась чересчур скользкой — и компаньон больше не предпринимал попыток организовать дружбу.