Шли, спешили дорогой прохожие

К той ли Проруби, в скит Святогор,

Два святые угодники Божие —

Сам Микола да воин Егор.

У Миколы сосульки всю бороду

Заковали в узор ледяной,

А Егорий, что яблоко с холода,

От мороза румяный, хмельной.

Из далекого странствия долгого,

Армяком заметая снега,

Исходили всю землю, от Волхова

До озер, где глядится тайга.

Порыбачили лето на севере,

Обновили сруба на Оке,

Погрозили сердитому деверю

На слободке в Великой Луке.

Исполняя заветы Господние,

Крыли тесом, строгали и жгли;

По Уфе, где река мелководнее,

С мужиком захмелевшим плыли.

Много сделали руки умелые,

Ворочаться пора в Святогор;

А навстречу им голуби белые

Пролетают, ведут разговор.

Как услышал Егорий воинственный —

Возгорелся в груди его гнев…

А над зорями вечер таинственный

Довершал многозвездный посев.

А под зорями, ризами снежными,

Как парчой голубой, убрана,

Источалась сияньями нежными

Неоглядная та сторона.

Да курился, кудрявее ладана,

На восковых сугробах закат,

Закровавив нежданно-негаданно

Вежи скитских трехъярусных врат.

«Да не быть по сему, неразумные!» —

Звонко воин Егор возопил,

И в ответ ему отклики шумные

С плачем встали из снежных могил.

«Для того ль мы ту землю лелеяли,

Распахали с трудом целину,

Чтоб Сыновние кости засеяли

Восприявшую Духа страну?

Для чего, по какому писанию

Вы тельца обрекаете вновь?

Для разбойного ли целования

Предаете Сыновнюю кровь?»

Отцветали на вежах цветения

Копьеносной вечерней зари;

И взыграли от вьюжного пения

На церквах голоса – звонари…

Отзывается с ласкою в голосе

Всех-Заступник, суровый с лица:

«Ой, Егор, не о каждом ли волосе

Попечение Духа-Отца?

Не греши: схорони же ненужное

Ты свое золотое копье…

Эк гульнуло смятение вьюжное,

Ни за что перемерзнет зверье!»

И повышли тут волки бездомные,

На слова те, из дебрей-лесов;

Собиралися рати огромные

Худошерстых заморенных псов.

С перебитыми лапами гнойными,

Без ушей, голося и скуля,

Выходили рядами нестройными

Из вертепов к скиту на поля.

Притащилась телушка безрогая,

Обомшелый невидящий кот,

Вол-печальник, овечка убогая —

Всякий Божий обиженный скот.

Загорелись зелеными свечками

В помутнелых просторах зрачки,

И двумя золотыми колечками

Над святыми сплелись светляки.

В тьму ночную, в метелицу серую,

По бокам, впереди, позади,

Покатилось: «о, Господи, верую,

Пожалей, отпусти и гряди!

Укажи нам дорогу спасения —

Что ни шаг, то тяжеле наш путь; В светлый час торжества воскресения

Не покинь свою тварь, не забудь.

И не бойся земного страдания:

В день великий венца и креста

Мы омоем слезами рыдания

Распаленные жаждой уста.

Мы повынем колючки терновые,

Чисто вылижем стрелы заноз

И могилы голгофские новые

Оплетем благовонием роз.

Выходи же – дождями кровавыми

Разгуляйся в засушные дни;

Стужу зимнюю, темень – забавами

Звонкогудых пожарищ пугни».

Приутихла тут вьюга-метелица;

Светел месяц окно прорубал,

Звезды по небу тропами стелются;

Божий воин Егор замолчал.

И неслышному зову внимаючи,

Примечая невидимый свет,

Отвечал им Микола, рыдаючи:

«Верьте, детушки, верьте: грядет!

Ибо нету такого моления,

Нет такого страданья и зла,

Для которых бы кровь искупления

Из Исусовых ран не текла».

И сказал, обращаясь к Воителю:

«Ой, сдается мне что-то, Егор,

Что мы рано взалкали обители, —

Не пора нам, сынок, в Святогор.

Нерадивые мы огородники:

Кто досмотрит без нас огород?»…

И свернули святые угодники,

Удалились от скитских ворот.

Воротились, гонимые вьюгою,

В те края, к тем ли Божьим углам,

Где поникли леса над Ветлугою,

Где в тумане почил Валаам.

В край, где хмурятся избы горелые,

Да вразброд голосят петухи,

Да летают три голубя белые,

Отпуская заране грехи.

О, мои сестры,

Глядите,

Как оскалились остро

Холодные копья!

Идите, идите,

Заполняйте собою вертепы и площади…

Уже падают снежные хлопья

С раскаленного неба;

Затрепетала земля, не смея заплакать от боли

По тебе, Господи!

Никнут в поле

Колосья ненужного хлеба.

Сестры мои!

Идите в притоны,

Разбросайте свое целомудрие

По грязным канавам:

Разве можно принять

Те стоны?

Отдайтесь греховным забавам

И разврату,

Продавайте себя отцу и брату

Примите бремя кровосмешения

И навсегда позабудьте дорогу

К обетованному.

Разве посмеете вы покупать спасение

Смертью Бога?

Откажитесь же от воскресения,

От чуда,

И, чтоб не свершить горшего преступления,

Погрузитесь в зловоние блуда.

И чем страшнее будет ваша жертва,

Чем безутешнее будут ваши страдания, —

Тем скорее он встанет из мертвых,

Чтоб освятить ваши поругания,

Чтоб вознесть ваш добровольный отказ

К самому сердцу престола.

И скажет он:

«Се – Аз,

И се – мои раны,

Мой стон.

Возлюбили меня больше спасения, —

Как оставлю их в их печали?»

Братья мои!

Что предсмертные взоры его тревожите

Верою?

Воздайте ему тою же мерою:

Распинайтесь, как можете —

Сердцем, телом, душою и холодом стали.

Выньте свои мечи

И стрелы;

Разите своих детей,

Матерей,

Отыщите пределы

Последних страстей…

Уже меркнут лучи над его головою,

Глубже впиваются тернии;

Сгущаются тени вечерние,

И средь звериного воя

Опускается ночь…

Бойтесь, чтобы кресты не остались пустыми!

О, отчего среди вас

Посмел

Лишь один быть Иудой?

О, отчего из бесчисленных тел

Только одно приютила смоковница,

А прочие – ждут чуда?

Да! Исполнится!

Он воскреснет, придет для Фомы,

И принесет убоявшимся тьмы

Свет, —

И земля не ослепнет от горя, не станет немой от стыда,

Нет!

Вы пойдете за светлою тенью

Туда,

Где ни печали, ни тленья;

Вы обретете свой смех

И будете радостно петь, что души вашей грех не коснулся,

Ужас и грех!..

Тише!

Он, кажется, снова проснулся;

Он еще жив…

Тише… Он смотрит, как плачут в колосьях маленькие мыши…

Тише! Он слушает шорох вздыхающих нив…

Тише, о, тише! Он умер.