* * * Дышу сухим песком пустыни, Бреду за тяжкою арбой Вослед неведомых мне скиний Путем, указанным Тобой. Лижу запекшиеся губы Концом кровавым языка И слышу скрип, и окрик грубый, И шаг медлительный быка. Я изнемог, но не отстану, Жестокий полдень претерплю, Или посыплю солью рану И жажду кровью утолю. * * * Через пропасти – к горным вершинам, К снеговой непорочной заре! На вознесшейся в небо горе Обвенчайся с Женою и Сыном. Если слабое сердце боится Ледяных осиянных мечей, — Окуни его в холод криницы, В звонкоплещущий горный ручей. И, одевшись в нетленные ткани, Позабудь о тернистой земле, Где неведомый путник по мгле Простирает пронзенные длани. * * * Ты хотел. Я лишь вызрел на ниве Оброненных тобою семян; Лишь стрела на звенящей тетиве — Я твоими хотеньями рьян. Не суди, не меняй же уклона Предрешенных в начале путей, — Я в ряду твоих бедных детей — Всех послушней веленью закона. * * * Я не знаю любви, я любви не хочу; Я один на вершине, средь мрака, Подставляю чело ледяному мечу Надо мной запылавшего Знака. Что мне в женских устах и приветной руке, В дальних радостях звонкой долины? Я во льдах причащаюсь Великой Тоске, Вознесенный, Забытый, Единый. Мое сердце, как чаша, до края полно; Не пронзайте ж мне сердца любовью, — Иль оттает оно, или дрогнет оно И зальет вас дымящейся кровью. * * * Как-то свеж, но по-новому горек Этот ветер, развеявший день, Будто горечь любовную пролил В золотую октябрьскую тлень. Будто брызнул мучительным ядом В затуманенный лик тишины, — Иль то плачет растерзанный дьявол, Оседлавший обрывок луны? Этот ветер! Душа моя стынет, — Я, быть может, лишь призрак давно… Я отравлен напитком полынным, Что любовь подмешала в вино. * * * На тебе снеговую парчу Изукрасили лунные тени; Как-нибудь доплыву, долечу, Как-нибудь доползу на коленях. Ты меня не кляни, не гони, Огляди мою тяжкую ношу, — Все безмолвно к ногам твоим сброшу — Ночи, утра и пьяные дни. * * *
Вижу в блеске далекой зарницы Довершенного странствия цель; Обожженное тело томится — Жестока огневая купель. Скоро ризы багровые скину И, разжав облегченно ладонь, Свое дымное сердце закину Навсегда в твой холодный огонь. * * * Есть такая Голубая долина, Ласковая, как слово – мама; Это в ней Господь нашел глину Для сотворенья Адама. Я не знаю, как она зовется — Может быть, любовью или смертью, Только нигде так сердце не бьется, Как под ее голубой твердью. И когда мне приснятся рябины, Что видел я дома когда-то, То значит – брат из Голубой долины Пожалел своего земного брата. И если сон подарит меня словом, Что слышал я в колыбели, То значит – под светлым кровом В той долине его пропели. * * * И вновь приду к тебе небитыми путями Степей раскиданных, нерубленных лесов И вновь подслушаю вещанье голосов Ветров, играющих с отцовскими костями. Пойду в углы твои. Растению и зверю, И камню каждому снесу печаль свою, И вновь, о, Родина! в твой дальний скит поверю, И в ключ живой воды, и в мертвую струю. * * * На запад солнца иду в пустыне, Закатной ризой мой путь одет; Благословен ты всегда и ныне, Благословен ты, Вечерний свет. К тебе я жертвой иду вечерней, Душа молитвой опалена, — Даруй мне розы кровавых терний, Дозволь печали испить до дна. На месте казни еще так много Не освященных страданьем мест, — О, если б рядом с распятым Богом Собой заполнить вселенский крест! Но в час последний, но в час заката, Когда полнеба сгорит в огне, Пронзи мне сердце мечом возврата И дай на землю вернуться мне. Чтоб с новой скорбью в пески пустыни На опустевшей твоей земле Я мог смиренно, всегда, как ныне, За тихим светом идти во мгле. * * * Быть может, мне завещаны печали, Быть может, мне завещаны грехи, — Зарю мою так горестно встречали Под окнами чужие петухи. Быть может, мне завещаны деянья, — Я помню ночь в грохочущем огне, И странное жестокое сиянье, И всадника на облачном коне. Быть может, я – лишь вестник чьей-то воли, Лишь отзвуком рожденный перезвон, Лишь пыль в луче, лишь терпкие мозоли На длани, сеющей Его закон. Не знаю я. Но, может быть, недаром Пути мои запутались в дыму, И жизнь моя отмечена пожаром, И мысль моя возносится к Нему. |
