1944 * * * На пыльной площади парад, Все улицы полны народа, — Весенний ветер и свобода В пустынный удалились сад. Там полдень в синеве прохлады Горстями солнце раздает, Он весь щебечет и поет От карусели до эстрады. Он мачту белую свою Украсил флагом горделивым, Он, как разбитую ладью, Качает утлую скамью С каким-то пьяницей счастливым. И вдруг подхваченный волной, Слегка скрипя на поворотах, Сад уплывает в мир иной, Лежащий на иных широтах. И, различимые едва, Земли невидимой предтечи, Дымятся, как большие свечи, На горизонте острова. Предчувствуя их приближенье, Бродяга открывает глаз; Его смущает, в первый раз, Морское головокруженье. Мир непривычно изменен, Ветвистый мрак струится рядом – — Над медленно-шумящим садом Таинственный проходит сон. 1944
Фрегат На рынке, пестром и крылатом, Где в синем воздухе весны Торгуют луком и салатом И наскоро пекут блины, — Цветя багдадскими коврами, С отметкой паспортной – пират, — Стоит, обточенный ветрами, Сорокапушечный фрегат. И, скаля солнечные зубы (Их каждый был бы рад украсть), Матросы весело и грубо Поносят городскую власть. Пожарные на них взирают Недружелюбно, искоса, Зевак прохожих оттирают, Вылавливают голоса, — И, овладев пространством голым Между молочной и мясной, Развязной черни площадной Грозят жестоким протоколом – — И, в первый раз за много лет, Над этим морем говорливым Седой непризнанный поэт Почувствовал себя счастливым. Прельщенный буйной небылицей, Он из чердачного окна Не камнем падает, но птицей Летит в гнездо свое для сна. 1944 * * * Под вечерок, с женой поджарой, Банкир гуляет напролом, — На перекрестке ангел старый Их робко трогает крылом. И удивленная немного Павлинье-радужным пером, Жена отщелкивает строго: – Бунтовщикам не подаем. – Вы верить в Бога не хотели, – Теченье нарушали сфер, – Как глобус землю вы вертели, – Ниспровергали и свистели, — – Вы в ночь, мятежный Люцифер, – Падучим камнем отлетели. И муж промямлил кое-как: – Вы стали тут чернорабочим, – Вы голодаете. А впрочем – — Он протянул ему пятак. Они отходят шагом праздным, Нарядной обувью стуча, И в небе мутно-безобразном Не видят узкого луча. А вдоль домов уже несется, Весь в клочьях пены, жеребец, — Он черной бурей к ним дорвется, Он их настигнет наконец. Он туго-кованным копытом Хрустящий череп обожжет, — Он задыхается. Он ржет О мире грозном, но забытом. 1944 * * * Из подворотенной дыры, Куда жара не досягает, Горбун лохматый предлагает Прохожим детские шары. И шагом медленным, вразвалку Банкир подходит к горбуну, Он долго, опершись на палку, Глядит на пеструю волну. И вдруг – от перстня до портфеля — Банкирский дом преображен, — На мой почтительный поклон Он морщит брови еле-еле. Я постигаю, – близ меня Из крови мутно-тепловатой, Из мглы сигарного огня Творится мир замысловатый. Зажатый в улице пустой Меж рестораном и аптекой, Перед банкиром и калекой Кружится шарик золотой. Он полон солнечного света, Он вырастает на лету, — Звезда цветная иль планета, Стремящаяся в высоту. И мы глядим, глядим все трое, Полуоткрыв по-детски рот, На это небо голубое, На этот ангельский полет – — 1944 * * * В большом шкафу библиотечном, Где старый глобус накренен, Где время в мячике беспечном Оглушено со всех сторон, — Где покоробленная полка Философам отведена, — Ночная бабочка из шелка Располагается для сна. На звездный атлас осторожно Легла, как пурпурная тень, — И возникает непреложно В пустынных окнах новый день. Я крылья складываю тоже, На вешалку бросаю их, Теперь они на плащ похожи Под ворохом одежд моих. И ты, войдя ко мне дозором (Так нежность требует твоя), Отметишь равнодушным взором Их полустертые края. |
