Жизнь закончилась, и ему уже нечего было ждать.

Он покинул церковь с видом человека, которому больше нечего терять.

Дон Маттео, когда они приехали в Монтефиеру, позволил Терезе уговорить себя еще на одну тарелку ribolitta [109]. Энцо сидел в своей комнате, уставясь в окно, и рассказывал про Умбрию Эди прятался в логове и яростно поглаживал кролика.

Все как всегда. За исключением того, что не было двух членов семьи.

Матери и дочери.

– Комисcapио допрашивает каждого человека в городе, – рассказала Тереза, – причем не меньше часа. Он сажает их в свою машину и хочет знать все. Все. Он надеется на что-то, но никто не может ничего сказать. Никто не видел убийцу.

Риболитту подогревали уже в третий раз, и на вкус она была великолепной.

– Я говорила с Марцией, Леонардо, Массимо, Джузеппе, Даниелой, Франческой и Сереной. Они все сказали комиссарио, что Сара и Эльза были прекрасными женщинами. Порядочными, аккуратными и умными. Они были частью нас, частью этого города. И они не заслужили смерти. Но комиссарио, который приехал из Рима, конечно, не может этого понять.

Тереза всхлипнула, расчувствовавшись от того, что сама сказала. Жители держались вместе. Они поддерживали Симонетти, чтобы показать: убийцы среди нас нет. Донато Нери мог хоть зубы на допросах проесть, ничто не могло продвинуть расследование ни на сантиметр.

После еды дон Маттео благословил дом и приложил крестик ко лбу Терезе и Романо.

– Да пребудет мир с вами! – сказал он, перед тем как уйти.

Марчелло Ванноцци возник на пороге спальни внезапно, как призрак. Пиа, которая как раз писала письмо школьной подруге на Капри, удивленно уставилась на него. Такого он себе еще не позволял. До сих пор он признавал за женой право желать, чтобы ее не беспокоили, и сидел в кухне перед древним телевизором, корпус которого был обмотан изолентой, но в остальном он был полностью исправен.

– Что такое? – недоуменно спросила она и машинально прикрыла письмо книгой.

– Убита Эльза Симонетти. Точно так же, как и ее мать. В том же доме. Кто-то перерезал ей горло.

– Я знаю, – тихо сказала Пиа. – В городе уже говорят об этом, и карабинеры допрашивают всех.

– Этому кошмару нет конца.

– Да.

– Кто-то хочет искоренить всю семью.

– Похоже на то.

Пиа понимала его. Пиа была того же мнения, что и он. Боже, как ему не хватало вечерних разговоров с ней! Ее юмора, ее тонких замечаний или просто молчаливого согласия, когда он высказывал свое мнение по какой-то проблеме, которая обсуждалась по телевизору.

Он решился сделать пару шагов.

– Прости меня, Пиа, – умоляющим голосом сказал он. – Возвращайся в спальню, и давай будем жить вместе, как раньше. Дай мне второй шанс. Пожалуйста!

Она посмотрела на него и улыбнулась.

– Наверное, мы сегодня думали об одном и том же. И я хотела поговорить с тобой, Марчелло, и сказать, что уезжаю. Я переселяюсь в Неаполь к Джанине. Ее муж умер год назад, и у нее достаточно места для двоих. Я поживу немного у нее, а потом подыщу отдельную квартиру.

– Ты не можешь так поступить, Пиа!

– Могу. Я должна. Здесь я сойду с ума.

Марчелло почувствовал, что его словно обдало огнем. Он понимал, что спорить не имеет смысла, но все-таки сделал еще одну попытку.

– Я извинился перед тобой, я попросил прощения, я раскаялся во всем, что было раньше, я поклялся тебе, что такое никогда не повторится… Что мне еще сделать? Пиа, прошу тебя! Мы живем вместе уже двадцать пять лет, этого просто так не отбросишь в сторону…

– Я не могу забыть, Марчелло! Не могу переступить через это.

Он подошел к ней и опустился на колени.

– Я люблю тебя, Пиа! Пожалуйста, помоги мне исправить мою ошибку. Не уходи. Останься со мной.

– Я не люблю тебя больше. Ты все разрушил.

– Неужели было бы лучше, если бы я промолчал?

– Может быть.

– Я думал, что самое главное – быть честными по отношению друг к другу.

Пиа вздохнула:

– Это справедливо лишь до определенной степени. Иногда рана бывает такой тяжелой, что можно проклясть честность.

– Я не смогу жить без тебя.

– Сможешь. Научишься. Это только вопрос привычки.

В этот момент Марчелло с тоской вспомнил мать, которая умерла десять лет назад. Ему захотелось снова стать маленьким, чтобы можно было плакать в ее объятиях и верить, что все будет хорошо и она решит все его проблемы. Ему было уже пятьдесят четыре года, а он так еще и не выплакался.

– Ты уезжаешь в Неаполь, и мы никогда больше не увидимся?

– Я уезжаю в Неаполь, и мы никогда больше не увидимся, – подтвердила Пиа.

– Я не могу жить без тебя, Пиа! Ты – это все, что есть я, и все, что есть у меня.

Она помедлила. На какую-то долю секунды у нее промелькнула мысль, что все, сказанное Марчелло, правда. Он действительно любит ее. Его жизнь без нее не имеет смысла. Она будет чувствовать себя виноватой, если он что-нибудь с собой сделает.

Но чуть погодя она отбросила эти мысли. Ее решение было непоколебимым. Ее дети были взрослыми, муж предал ее и увлекся другой женщиной, теперь пусть сам управляется с Assicurazione Vannozzi [110]и справляется с одиночеством по вечерам. Она была еще достаточно молода и хотела рискнуть начать жизнь сначала.

– Годы с тобой, Марчелло, были прекрасными. Я с удовольствием их вспоминаю, но сейчас начинается что-то новое. Я в состоянии поиска, как и ты. И, может быть, жизнь еще приготовит мне сюрприз.

– Я не пребываю в поиске, – поправил ее Марчелло и сам себе показался дураком.

– Но ты был в поиске. Где-то в глубине души ты этого хотел. Иначе ничего не случилось бы.

Пиа всегда умела заглядывать ему в душу. Он проиграл.

– Продолжим разговор завтра утром, Марчелло. Я устала до смерти. А уеду я только на следующей неделе.

Не говоря больше ни слова, Марчелло вышел из комнаты и подумал, не свести ли ему счеты с жизнью уже на этой неделе. Тогда Пиа смогла бы остаться здесь, и ей не нужно было бы уезжать в Неаполь. Неаполь… Во всей Италии не было опаснее этого города.

Неделю спустя Марчелло сидел под маркизой бара «Делла Пьяцца» и пил уже третий caffè corretto [111]. Он чувствовал себя неотразимым. Если бы сейчас мимо прошла такая женщина, как Сара, он не медлил бы ни секунды. Он не строил бы из себя мальчика-гимназиста, а воспользовался благоприятной возможностью и постарался, чтобы это было не единственный раз. Его больше не мучила совесть. Он готов был наслаждаться каждой секундой, и инфаркт был самым последним делом, которое могло бы ему помешать.

Пиа три дня назад погрузила в свой «фиат» всего лишь сумку и чемодан и после короткого объятия уехала. То, что обе дочери заливались слезами, не удержало ее, равно как и любопытствующие лица соседей, глазеющих из окон.

Он больше не чувствовал ни боли, ни тоски, лишь дикую злобу, и это чувство придавало ему сил.

Это было ошибкой. Ему надо было завязать роман с Сарой Симонетти. Какая глупость, что он был с ней всего лишь один раз. Ему надо было пойти к Пие и сказать ей: «Сага, послушай, я познакомился с необыкновенной женщиной. Я хочу вас обеих, я люблю вас обеих, и я не могу отказаться ни от одной ради другой». Может быть, тогда Пиа стала бы бороться за него. Возможно, даже была бы с ним, чтобы не оставлять поле боя за соперницей. Все было возможно.

Он неправильно взялся за дело, и Пиа ушла.

Но сегодня начиналась его новая жизнь, и он радовался этому. Ему было почти стыдно, что несколько дней назад он собирался покончить с собой. Жизнь была великолепной, и он твердо намеревался наслаждаться ею.

В это же время машина государственной службы здравоохранения с надписью «Misericordia» остановилась перед тратторией.