– Прекрати, Марчелло.

– Неужели ты не можешь простить меня?

– Может быть, не знаю.

– А что ты знаешь?

– Что мне тебя жаль. Даже очень.

Не сказав больше ни слова, она вышла из кухни.

Марчелло забрал свои постельные принадлежности из спальни и перешел на диван в гостиной. Пиа полностью забросила домашние дела. Она жила словно незамужняя женщина: перестала готовить еду, стирать белье и убирать в доме. Утром она просыпалась, застилала свою постель, шла под душ, причесывалась, красилась и уходила из дому. Куда она уходила – не знал никто. Ни Марчелло, ни дочери. Поздно вечером она возвращалась. Чаще всего тогда, когда была уверена, что все уже спят. Иногда она выпивала в кухне стакан воды или чашку чая и ложилась спать.

Хотя бывали дни, когда Пиа не уходила из дому, а сидела в спальне возле окна, шила или читала. Но если кто-нибудь заходил туда, она просила, чтобы ее оставили в покое. Марчелло и дочери считались с этим и почти постоянно проводили время в кухне.

Джина и Мария были в недоумении, но делали самое необходимое по хозяйству. Они не имели ни малейшего представления о том, что случилось. Ни отец, ни мать не давали никаких объяснений.

В доме Ванноцци царила гробовая тишина, а комнаты были буквально наполнены холодом. Марчелло чувствовал себя несчастным, но не терял надежды, что Пиа когда-нибудь прервет свое молчание и вернется к нормальной жизни.

За эти дни она сказала ему одну-единственную фразу: «Дай мне время». И больше ничего.

Через два дня – траттория была закрыта со дня ареста Романе – Тереза позвонила Эльзе в Сиену, чего прежде не делала:

– Пожалуйста, приезжай! Похоже, Энцо теряет рассудок. Я не знаю, что делать.

Эльза тут же отправилась в дорогу.

Со дня смерти Сары Энцо сидел в своей комнате у окна смотрел на улицу и ждал. Но Сара не шла через пъяццу и не махала ему рукой.

Глаза Энцо перебегали с места на место, словно он наблюдал за мотыльком, порхавшим за оконным стеклом. Он постоянно улыбался, но принимал пищу только здесь, у окна, если ему ставили тарелку с едой на колени. Он заталкивал в себя лапшу рис мясо или овощи, не чувствуя их вкуса. И о чем бы ни спрашивали его Эльза или Тереза, всегда отвечал одно и то же:

– Я – мальчик из Умбрии. Мои родители – простые пастухи овец. В апреле мы гоним стада по лесам и полям к морю а в ноябре возвращаемся домой. Там рождаются ягнята а некоторых овец режут. Мой отец всегда попадает ножом в нужное место, и кровь струей бьет в ведро. Я трогаю ее рукой и облизываю пальцы. Она вкусная. Я – мальчик из Умбрии и когда ночью воют волки, мне страшно.

Снова и снова все та же история…

Эльза погладила его по голове.

– Хорошо, Энцо. Ты хочешь пить? Что тебе принести? Кофе?

– Я – мальчик из Умбрии, – сказал Энцо в ответ.

– Я больше не могу, Эльза! – всхлипывала Тереза в кухне. – Теперь и Энцо не в своем уме, а у меня уже нет сил на всех, на семью, от которой остались одни осколки. И ничего уже не склеишь.

– Не говори так, – пробормотала Эльза. – Энцо скоро придет в себя. Но на это нужно время.

– Мы катимся вниз, и очень быстро. И paura [106], Эльза, мне так страшно!

– Не нужно бояться, – холодно сказала Эльза. – Все, что могло случиться, уже случилось. Больше ничего не произойдет.

И она, оставив Терезу наедине с четками, ушла, чтобы заняться Эди.

Над Тосканой воцарился мощный антициклон. В этот ноябрьский день небо было синевато-стального цвета, а солнце палило несколько часов кряду. У кого было время, те спешно стирали белье и сушили его на улице, пока не начался моросящий дождь, который мог длиться неделями. На солнце было по-весеннему тепло, и потому легко забывалось, что через несколько недель Рождество.

Тереза пришла из кухни в одиннадцать часов тридцать минут. Энцо сидел у окна и курил. Он курил почти круглосуточно, и возмущения Терезы его не задевали. Может быть, он просто не слышал или не понимал их.

– Черт подери, Энцо, – сказала Тереза и поставила сумку на камин, – этот чад просто невыносим! Ты что, хочешь, чтобы здесь все мухи передохли?

– Я – мальчик из Умбрии. Принеси мне нож, я должен стричь овец, – пробормотал он.

Тереза вздохнула.

– Да что с тобой случилась, Энцо? Ты и раньше был не особенно разговорчивым, но, по крайней мере, не нес всякую чушь. – И она исчезла в доме.

За обедом Эльза объявила, что поедет в дом Сары. Она хотела посмотреть, что там делается, и заодно навести порядок.

– Оставь это, – сказала Тереза и покачала головой. – Лучше сходи повидай отца!

– Схожу. Как только будет время. Кстати, как у него дела?

– Плохо. Он очень похудел и в страшной депрессии. Пару Дней назад один из сокамерников сильно избил его. Без всякой причины. Просто так. Ради удовольствия.

– И как он?

– Он ужасно выглядит! Да что я говорю, тебя ведь это не интересует. Отец тебя не волнует, иначе бы ты уже сходила к нему.

Тереза с оскорбленным видом положила Эди на тарелку целую гору лапши.

Эльза громко рассмеялась.

– А ты? Сколько было крику поначалу: «Я вытащу тебя оттуда, сын… Твоя мать справится с этим… Ты меня плохо знаешь…» Ну и что? Ничего. А сейчас ты успокаиваешь свою совесть тем, что ходишь туда раз в неделю и. жалеешь его.

Эди, громко чавкая, ел лапшу руками.

У Терезы не хватало слов от возмущения.

– У меня пропал аппетит, – сердито заметила она и вышла из комнаты.

Эльза вздохнула:

– Плохо здесь, да, Эди? Никакой радости. Лучше бы я осталась в Сиене.

– Нет, нет, нет, нет! – закричал Эди, прихлопывая ладонью по столу.

– Ладно, я все поняла. – Она погладила его по безволосой голове и встала. – Поиграй в какую-нибудь хорошую игру. Я сейчас уеду, но, думаю, скоро вернусь.

Она поцеловала его, еще раз погладила по голове и ушла. Эди с озабоченным видом уставился на дверь, за которой она исчезла, и потер глаза кулаками.

– Эди любит Эльзу, – пробормотал он.

И запрыгал от радости.

Эльза медленно шла к дому. Почему-то ей вдруг стало жутко, она чуть было не позвала мать.

Лес был темный и густой. Не было слышно ни звука, лишь иногда поскрипывали от ветра деревья. Погода ухудшилась. Густые облака закрыли небо и заслонили солнце.

Эльза глубоко вздохнула и открыла дверь дома. В кухне все было по-прежнему, только бокалы, стоявшие в мойке, забрала с собой экспертная служба.

Она медленно поднялась по узкой лестнице на второй этаж.

На картины, над которыми Сара работала незадолго до смерти, Эльза даже не взглянула. Она думала лишь о том, что ожидает ее в спальне.

Втайне она надеялась, что все будет выглядеть как раньше. Но развороченная постель была пропитана кровью, красные лужи на полу высохли и превратились в коричневые, а пятна на стене выглядели так, словно им было лет двадцать и они уже стали частью камня.

В комнате сладковато пахло смертью и разложением. Этот запах имел какой-то странный оттенок, и Эльза задумалась, кислый он или горький. Но обычно чувствительное обоняние ничем не могло ей помочь.

Эльза словно загипнотизированная смотрела на кровать, на которой Сара и Антонио любили друг друга и где Эди перерезал матери горло. Ей стало холодно, по телу пробежал озноб, и она почувствовала, как стучат зубы.

Но все же она открыла окно в надежде, что трупный запах исчезнет, потом поспешно, словно за ней кто-то гнался, сбежала по лестнице и вскоре вернулась с огромным пластиковым мешком для мусора, с ведром, тряпкой и моющим средством.

«Я не справлюсь с этим», – подумала она, тем не менее принялась за работу.

Она сняла постельное белье и, стараясь не прикасаться к засохшей крови, затолкала его в мешок. Только сейчас она заметила, что подушки тоже пропитаны кровью и покрыты пятнами. На минуту она задумалась, потом выбросила подушки и одеяло в окно. На матраце пятен не было – наверное. Сара лежала на одеяле, а не на простыне.