— Это мы еще посмотрим, — усмехнулась Свелтлана.

С этими словами лемминг исчезла в толпе, выходящей из театра. Тут подоспела и Медуница.

— Что случилось? — тревожно спросила она.

— Ничего особенного, — попыталась успокоить ее Бриония. — Просто неприятный разговор с неприятной особой.

— Ладно, пошли домой. Смотри, на улицы уже наползает туман, а я терпеть не могу бродить по улицам в темноте. Даже фонарей почти не видно! Не люблю я ночь… Ой, гляди-ка, старая герцогиня садится в карету. Подожди, да это же экипаж нашего мэра! Точно, и это его слуги, Бриония. Что же тут происходит?

Внезапно Бриония сообразила, что именно тут происходит.

— Постойте! — крикнула она, пытаясь пробиться к экипажу через толпу слуг и телохранителей. — Подождите! Куда вы везете этого лемминга? Да подождите же!

Но телохранители оттеснили ее в сторону, подсадили толстуху-герцогиню в экипаж, прыгнули на запятки, возница хлестнул мышей кнутом, и карета понеслась прочь, грохоча колесами по булыжной мостовой. Она направлялась к реке.

— Так, значит, ты считаешь, что это был принц, переодетый в женское платье? — спросил у Брионии Нюх, посасывая трубку. Вместе с ними в комнате сидели Грязнуля и Плакса. Поскольку стульев в комнате не хватало, Бриония присела на краешек стола и теперь болтала лапами, которые не доставали до пола. Не обращая внимания на разговор, Грязнуля, не отрывая глаз, следил только за их движением.

— Я совершенно уверена, что в женском платье был лемминг. Он сел в карету, вернее сказать, его туда затолкнули телохранители мэра, а потом карета поехала к реке. Мы с Медуницей преследовали их, но добрались до берега слишком поздно — и горностаи, и лемминг к тому времени уже сидели в лодке посреди реки и направлялись к правительственным зданиям ниже по течению. Похоже, они гребли к Башне.

— Башне Предателей? — Еще в древние времена принц Недоум и король Красноус заключали в эту башню своих врагов или просто неугодных им животных. Потом их чаще всего вешали на городской виселице или казнили каким-то другим способом. Однако те времена миновали, и теперь башня стояла без дела. — Нужно поговорить с Возилой. Он знает все, что творится на реке. Что ты об этом думаешь, Грязнуля?

А Грязнуля следил за движениями ног Брионии.

— Гав! — внезапно рявкнул он. — Гав! Гав!

Плакса застонал:

— Ну вот, опять! Опять он впал в транс. Похоже, ваш кузен Баламут — отличный гипнотизер. Как только Грязнуля видит качающийся предмет, так снова воображает себя собакой. Ему нельзя смотреть даже на часы с маятником.

— Грязнуля! — крикнула прямо ему в ухо Бриония, которая уже спрыгнула со стола.

— Что? — вздрогнул он. Его глаза снова стали нормальными. — Что случилось?

— Ничего, — ответил Нюх. Он взял свою трость-шпагу и шляпу. — Пойдемте-ка прогуляемся к реке.

Стоял прохладный вечер. Улицы окутали сумерки, превращая дома в призрачные тени или, наоборот, в неприступные крепости, сложенные из гранита. Заходящее солнце окрашивало небо в красноватый цвет, но из-за домов и башен самого солнца наши друзья не видели.

Они вышли из Шквалистого Поместья и оказались в бедной части города. Здесь стояли жалкие хибары, в которых жили торговцы рыбой, разносчики и другие бедняки. Навстречу нашим ласкам попадались грязные и оборванные существа, жалкие, с потухшими глазами, в которых не было надежды на перемены. Посреди улицы прошел торговец пирожками, держа на голове поднос с аппетитно пахнущей снедью. Паренек с танцующей мышкой собрал вокруг себя небольшую толпу, которая тотчас же рассеялась, как только он протянул шляпу с просьбой заплатить за представление. Протащил свою тележку точильщик. Он печально кричал: «Точу ножницы, ножи, чтобы были хороши!», но в этой части города ножи и ножницы для многих были недоступной роскошью, а если у кого-то они и были, то их владельцы точили их сами о каменные ступеньки.

Точильщик протащил тележку мимо долговой тюрьмы. Ее обитатели просовывали лапы сквозь решетку, пытаясь выдернуть из обуви прохожих шнурки.

Нюх остановился, потому что и в его ботинок вцепилась чья-то лапа.

— А ну-ка отпусти немедленно! — приказал ласка тоном, не терпящим возражений.

Потом он уставился на существо, которое пыталось ограбить его, и тотчас узнал узника.

— Да это же Огрибакет! — воскликнул Нюх. — Ну и ну! Как же ты сюда попал?

Только сейчас землеройка посмотрел на говорившего — до этого он был слишком занят тем, что пытался развязать узел на шнурке. Никогда прежде ему не приходилось красть шнурки, поэтому у него не было необходимых навыков. А вот некоторые его товарищи по несчастью, которые сидели в тюрьме уже давно, стали настоящими виртуозами в этом нелегком деле. Они ухитрялись развязывать шнурки у прохожих прямо на ходу, так что те ничего не замечали до тех пор, пока с них не начинали сваливаться ботинки. Впрочем, Огрибакет уже успел заработать фартинг у торговца крадеными шнурками, потому что с несколькими прохожими ему все же повезло.

— Да, — плачевно сказал он. — Теперь-то надо мной можно смеяться и потешаться! Ведь я ничем не могу ответить, раз я попал в такие обстоятельства.

— Да я и не собираюсь смеяться над тобой, — спокойно заметил Нюх. — Но где же твоя банда, и как ты сам здесь оказался?

— С бандой покончено, — злобно сказал землеройка. — Всех поймали, когда они пытались стащить поднос с пирожками из окна второго этажа. Теперь их отправили в колонии, и моего младшего брата вместе с ними! А ведь я обещал маме, что буду присматривать за ним, чтобы с ним ничего не случилось! А вместо этого я попал в тюрьму, а его отправили на каторжные работы в такое место, где он очень скоро умрет или от укусов насекомых, или от болотной лихорадки, или еще от какой-нибудь напасти. Теперь-то вы можете смело смеяться надо мной, и над ним, и над всей нашей бандой. Такова расплата за преступную жизнь, и ничего тут не поделаешь. Хотя, по правде сказать, я попал в тюрьму не из-за тех преступлений, которые совершил на севере или в других местах Поднебесного, а из-за шефа полиции.

— Он тебя на чем-то поймал? — поинтересовался Плакса.

— Нет, он ссудил мне сто гиней. Мне! Ха-ха! Разумеется, я сразу же пошел и потратил их — для чего же еще существуют деньги? Купил немного медовой росы, потом проиграл изрядную сумму в казино, купил мышь, которую хотел выгодно продать, но она сдохла через три минуты после того, как стала моей собственностью. В конце концов у меня осталось всего три фартинга и я решил купить на них еды, потому что к тому времени уже здорово проголодался. И тут-то меня схватил Врун и потребовал обратно свои деньги. А у меня ничего не осталось, и я не мог ему заплатить. Поэтому он и отправил меня в эту тюрьму.

— Неужели он так поступил? — воскликнула Бриония.

— Ну да, — простонал землеройка. — Правда, я вполне это заслужил. Всю жизнь я был очень плохим, но никогда мне и в голову не приходило, что все так кончится. Хотя не могу сказать, что меня не в чем обвинить. Ну зачем он предложил мне так много денег? Если бы он дал десять шиллингов, я бы купил себе красивую одежду и пинту медовой росы, а потом сел бы на ночной поезд и уехал обратно в Воющие Холмы, А я вместо этого все потерял, а сам оказался за решеткой! От денег все несчастья! Эти сто гиней принесли мне одни неприятности.

— Когда-то ты был гордым землеройкой. Задирой и хвастуном, забиякой и вором, — сказал Грязнуля. — Но должен признаться, что сейчас я испытываю к тебе лишь жалость.

— Гордым? Верно. Задирой? Тоже правильно. Вором? Именно им я и был. Что я могу сказать? Завтра или послезавтра я умру, я уже продал большую часть своего меха за еду. — Землеройка отступил от оконца на шаг и продемонстрировал то, что осталось от его шкурки. — Так что скоро я начну замерзать и умру. Никто обо мне и не вспомнит, да я и не хочу, чтобы кто-то горевал или оплакивал меня. Я вполне заслужил свою участь. Я сожалею о том, что был таким плохим, но теперь уже слишком поздно что-то менять.