Возила сделал, что ему было велено, и, привязав лодку к железному кольцу в стене, стал ждать. Пока люди и ласка боролись с бочкой, спуская ее, он, усевшись поудобнее, достал трубку и закурил.

— Нет! — крикнул Баламут, чуть не отпустив бочку. — Сейчас же погаси огонь!

— Чего? — не понял выдра.

— Я хотел сказать, погаси трубку, пожалуйста, — вежливо попросил Баламут, краем глаза замечая, что оба человека внезапно растворились в темноте. — Э-э-э, дело в том, что перец легко впитывает все посторонние запахи. Не хотелось бы, чтобы такая дорогая приправа оказалась испорчена запахом табака. Надеюсь, ты не будешь возражать?

— Что же ты раньше не сказал, приятель? — спросил Возила, выбивая табак из трубки и засовывая ее в карман. — Только не кричи так больше.

Люди вернулись и помогли сгрузить бочку. Правда, они с подозрением смотрели на рассыпанный по дну лодки табак, но уже стало понятно, что драгоценному пороху ничего не грозит.

Следующие два часа, пока Возила переправлял бочки с порохом через реку, Баламут чувствовал себя самой несчастной лаской на свете. Ему пришлось заплатить целых семнадцать новеньких шиллингов за перевозку. Но в конце концов его бочки оказались на противоположном берегу.

— Ничего не поделаешь. Видимо, придется отправляться на север и узнавать, не вступил ли принц в армию, — сказал Нюх. — Он мог это сделать под чужим именем, но в наших полках вряд ли так уж много леммингов. Лучше всего нам присмотреться к гусарам.

Все четверо друзей собрались на Хлебной улице. За окнами уже стемнело. Клубился туман, и мутными пятнами светлели фонари. Дневная суматоха улеглась, и звуки стали мягче и приглушеннее. По мостовым громыхали повозки, запряженные мышами, жужжали редкие механические экипажи.

Овощные ряды уже закрылись — торговцы увезли свои товары, и теперь нищие подбирали то, что осталось: капустные листья, случайно обороненные луковицы, яблоки с подгнившими боками и тому подобные «деликатесы». Все это съедалось быстро и с большим аппетитом.

А дальше шумел мясной рынок. Лишь к полуночи там все умолкало, а через три-четыре часа все начиналось сначала: привозили туши, которые надо было разрубить на куски, чтобы придирчивые хозяйки утром могли выбрать то, что им понравится.

А на другой стороне реки в типографии смазывали прессы, готовясь к новому дню. Репортеры уже собрали материал, и теперь верстались утренние выпуски газет. У животных своих газет не было. Они вообще не очень любили читать, хотя вполне могли это делать. Правда, им приходилось при этом шевелить губами — так они лучше понимали прочитанное. Нюх покупал специально отпечатанный «Таймс» — эта газета выходила в небольшом формате и печаталась крупным шрифтом специально для животных. Впрочем, некоторые — например, лорд Мудрый и другие ученые горностаи — отличались от прочих представителей своего мира необычайной любовью к книгам.

— Бриония, — сказал Нюх, — я попрошу тебя остаться здесь, в городе, и последить за обстановкой. Может, принц все-таки здесь. Мои источники информации не могут сказать об этом ничего определенного. Так что, если не возражаешь, ты останешься, а мы сядем на поезд и отправимся на север, туда, где сейчас находится наша армия.

— Совершенно не возражаю, — отозвалась Бриония. — У меня нет ни малейшего желания смотреть, как по крысам палят из пушек.

— Ух ты! — воскликнул Плакса. — Я всегда хотел стать военным. Наверняка из меня бы получился отличный кавалерийский офицер. Ах какие у гусар кивера! Я бы великолепно выглядел, точно?

— Увы, — ответил Грязнуля, — мне бы ты казался предателем. Ведь я-то наверняка был бы рядовым и сидел бы в окопе. Хотя ты, Плакса, в гусарском доломане вполне бы мог сойти за настоящего принца.

— Ну, еще бы!

В это время в дверь постучали, и Нюх немедленно открыл, надеясь, что это пришла джисс Хлопотуша с шоколадными булочками или еще чем-нибудь не менее вкусным. Однако перед ним оказался Возила. Выдра стоял, переминаясь с лапы на лапу и крутя кепку, и всем своим видом показывал, что желает поговорить с Нюхом с глазу на глаз. Тот все понял и, затворив за собой дверь, вышел к посетителю. За дверью слышалось приглушенное шушуканье, но суть разговора никто из сидевших в комнате не уловил. Наконец Нюх и выдра попрощались, и ласка вернулся к друзьям.

— И что ему было нужно? — спросила Бриония.

— Потом расскажу, — пообещал Нюх. — Не хочу сказать, чтобы это было тайной, просто небольшие семейные неурядицы.

— Это справедливо, — согласился Грязнуля, отлавливая блоху, — семейные дела — личное дело каждого, и никто не имеет права совать туда свой нос.

— Нет, это неправильно, — возмутился Плакса. Он секреты ненавидел. Знать, что рядом что-то происходит, и не иметь понятия, что именно затевается, было выше его сил. К тому же ему все время казалось, что ему угрожает неведомая опасность, которую он может предотвратить. — Если мы делаем одно дело, то имеем право знать, что происходит?

— В этом нет необходимости, — попытался утихомирить его Нюх. — К тебе лично это не имеет никакого отношения.

Но еще больше Плакса не любил, если секреты и тайны не имели к нему отношения.

— В таком случае удивительно, что вообще понадобилось что-то нам рассказывать, — сказал он с сарказмом. — Полагаю, мы чересчур уж просты и годимся только для черной работы. Нас можно использовать, а потом выбросить, когда мы окажемся не нужны!

— Ну-ну, Плакса, — Грязнуля положил лапу на плечо друга, — не надо так драматизировать. Нас никто не отодвигает в сторону. Пусть джер Остронюх поступает так, как считает нужным. А нам с тобой вовсе ни к чему знать абсолютно все. Лучше подумай о том, что совсем скоро мы увидим армию на марше! Вот будет здорово, а?

Плакса немного успокоился. Конечно, армия — это здорово. Кроме того, он ни разу в жизни не ездил по железной дороге. А такое путешествие тоже должно быть невероятно интересным.

На следующее утро наши ласки направились на вокзал, где на путях стояли огромные паровозы, окутанные клубами пара и дыма. Главным образом поезда перевозили людей, но имелись и небольшие паровозы с вагонами, которые люди называли «игрушечными». Они предназначались как раз для животных. Эти поезда двигались по специальным узкоколейным путям и обслуживались ласками — машинистами и кочегарами. Как правило, сам паровоз был выкрашен красной или зеленой краской, а вагоны — кремовой или желтой с черными полосами. Паровозы сверкали начищенными латунными заклепками, ручками и трубами, что произвело на Плаксу неизгладимое впечатление.

— Какая красота! — выдохнул он.

— Полностью с тобой согласен, — сказал Нюх. — И самое главное, что красота в нем сочетается с силой, а это доставляет особое удовольствие.

Они подошли к кочегару и стали смотреть, как тот лопатой швыряет в железную топку уголь. Из трубы паровоза клубами поднимался черный дым, оседая на всех предметах и пассажирах, отчего последние слегка меняли свою окраску. Топка раскалилась докрасна, машинист то открывал, то закрывал трубу, стравливая лишний пар. На панели перед ним располагались приборы, которые показывали величину давления в котле. Пройдет совсем немного времени, и пар по сложному лабиринту труб направится к металлическим колесам и приведет в движение шатуны.

Кочегар оглянулся на ласок и усмехнулся:

— Хотите узнать, как все это называется? Я всегда считал, что эти названия — чем-то сродни магии: и звучат необычно, и обозначают непонятно что… Ну, смотрите…

И он принялся показывать на всякие трубы и клапаны, каждый раз называя их, так что скоро у ласок закружились головы и они перестали понимать, о чем идет речь.

Каких только труб там не было! И трубы для пара, и для дыма, и для масла, а разные кранчики и вентили! В общем, настоящий рай для любителей металла.