Молодая женщина поневоле слышала их беседу. Старший рассказывал о своем недавно вышедшем в свет романе, слухи о котором дошли даже до Нассау. Один из гостей санатория, похвалив книгу, сказал, что ее автор часто бывал в Лайфорд-Кэй. Но имени писателя Франческа не помнила.

Между тем тот же человек начал остроумно, хотя и язвительно говорить о гостях Аполлонии.

— Дочь графа и графини Нордонья, — проговорил плешивый. — Ты наверняка слышал о знаменитой Сюзанне. Видимо, судьба бедной Франчески не менее трагична.

— Будет тебе, Конверс, — добродушно отозвался молодой мужчина. — Это ты знаком со всеми европейскими аристократами. А я не узнаю их, даже столкнувшись с ними нос к носу.

Конверс Арчер! Вспомнив это имя, Франческа замерла. Что за сюрприз ее ожидает? Очередные злобные выходки против матери?

— Графиня была американкой и такой превосходной наездницей, что прославилась и в Европе, и в Америке. — Арчер кашлянул. — О ее смерти ходили самые невероятные слухи. Я одним из последних видел Сюзанну живой.

Франческа потупила взгляд и залилась краской.

Стеклянные двери вновь распахнулись, и в сад вышла шумная компания. Заметив Жози, Франческа отодвинулась поглубже в тень, боясь, как бы ее не обнаружили именно в тот момент, когда писатель сплетничает о Сюзанне.

— Некоторые считали, что она убила свою любовницу, Сибиллу Хиллфорд. — Арчер многозначительно помолчал.

— Перестань, Арчер! — нетерпеливо воскликнул второй. — Заткнись или не тяни резину. Ты выдаешь старые сплетни в час по чайной ложке!

Мимо скамейки медленно прошла Жози, поглощенная разговором с арабским принцем. Франческа уже видела этого чувственного властного мужчину. Жози кокетливо прильнула к нему и не сводила глаз со смуглого привлекательного лица араба.

Франческа вздохнула с облегчением и вновь прислушалась к словам Арчера.

1955

Хотя Сюзанна была на несколько лет старше Сибиллы, каждый видел, что именно младшая женщина занимает активную позицию, а ее подруга, как застигнутый бурей ребенок, мечтает об укрытии. На людях обе пытались скрыть свои отношения.

Приехав в Венецию, женщины вскоре пригласили Конверса Арчера на чашку чая. Он вошел в старинное палаццо с чувством благоговения.

Благодаря безупречному вкусу Сюзанны реставрированный дом выглядел как во времена Ренессанса.

Арчера провели в библиотеку. На стенах висели гобелены с изображением единорогов и средневековых гороскопов. Сибилла сидела в огромном резном кресле.

— Конверс, я пригласила вас не случайно, — оживленно начала она. — Кстати, не хотите ли чаю?

— Пожалуй, не откажусь. — Арчера поражало ее бесстыдство.

— Я только что узнала, что мои картины выставляются в одной из самых престижных галерей Нью-Йорка, и пыталась втолковать Сюзанне, какая это удача. Надеюсь, скоро мои работы смогут прокормить нас обеих.

Сюзанна поставила чашку на столик. Она была в белой блузке, застегнутой на пуговицы. Рыжие волосы Сюзанна зачесала назад и собрала в низкий пучок. Лицо ее казалось неестественно бледным.

— Сибилла, неужели необходимо обсуждать это именно сейчас? Поверь, я не сомневаюсь в твоем успехе и понимаю, как много это значит для тебя.

Конверс с сочувствием взглянул на Сюзанну, догадавшись обо всем. Значит, Сибилла вообразила, что ей удастся содержать в Нью-Йорке себя и Сюзанну, продавая картины. Какая наивность! Однако она пригласила Конверса, надеясь, что он поддержит ее. Намереваясь исчезнуть под любым благовидным предлогом, Конверс сел на диван. Над ним висело мрачное и загадочное полотно Тициана «Сдирание кожи».

— Дорогая, — он дружески похлопал Сибиллу по руке, — это прекрасная новость. У вас яркий талант, и я не сомневаюсь в вашем успехе.

— Этого мало, — возразила Сибилла. Конверса поразил ее апломб. Неужели двадцатичетырехлетняя женщина не осознает, какая великая честь удостоиться выставки в известной галерее?

— Да, этого действительно мало, — согласился Конверс. — Но до поры до времени стоит довольствоваться и этим.

Сибилла усмехнулась.

— Конверс, скажите вы ей, ради Бога, как славно мы заживем в Нью-Йорке! — Она не отрываясь смотрела на Сюзанну. — Карло отдаст тебе Франческу. Ему придется это сделать: детей такого возраста всегда оставляют матери.

Сюзанна казалась растерянной и смущенной.

— Ты даже не пыталась уговорить Карло! — воскликнула Сибилла.

Конверс почувствовал, что Сюзанна ждет его ухода — ей было крайне неприятно обсуждать все это при нем.

— Сюзанна, мне пора, — сказал он. — Надеюсь увидеть вас у себя на балу в этот уик-энд. Хотя, пожалуй, я бы еще перекинулся парой слов наедине с Сибиллой, если не возражаете. Дам ей несколько отеческих советов.

Обрадованная тем, что Конверс собирается образумить Сибиллу, Сюзанна встала, попрощалась с ним и вышла из комнаты.

— Вам знакома эта картина? — спросил Конверс, оставшись с Сибиллой наедине. — Это одна из самых замечательных работ Тициана, хотя и не слишком известная.

Его снисходительный тон разозлил Сибиллу.

— Нет! — резко ответила она.

— Не правда ли, довольно странно, что лесные звери с улыбкой наблюдают за тем, как с подвешенного за пятки сатира живьем сдирают шкуру? Зрелище на редкость жестокое. Тициан изобразил здесь и себя. У меня есть кое-какие соображения насчет этой картины.

Конверс помолчал, ожидая, что Сибилла заинтересуется, но та смотрела на него с раздражением.

— Согласно мифу, богиня Минерва бросила флейту в лесу. Сатир Марсий подобрал ее, ходил по лесу и наигрывал на флейте, пока не овладел этим искусством, после чего вызвал на соревнование самого Аполлона. Представляете, какая дерзость!

Сибилла слушала его равнодушно.

— Посмел вообразить, что способен играть так же прекрасно, как бог солнца! Разумеется, Аполлон победил. На картине изображено наказание, последовавшее за поражением. Так почему же звери улыбаются, видя его страдания?

Сибилла взглянула на полотно. На дереве висел сатир. Его голое тело блестело, а звери радостно улыбались, видя, как бог сдирает шкуру с сатира.

— Ужасно! — Сибилла поежилась. — Тициан — садист.

— О нет! По-моему, картина открывает нам одну истину. Аполлон не просто наказывает сатира. Он раскрывает ему тайну бессмертия. Сатиры — полубоги, полузвери, помните? Так вот, Аполлон освобождает его от звериной шкуры, и, может статься, вопли сатира нечеловечески прекрасны. Наблюдатели слышат, что Марсий впервые издал божественные звуки, — вот почему они так загадочно улыбаются.

— В чем же смысл этой истории?

— А в том, дорогая, что каждый художник должен постоянно учиться. Искусство не знает великих откровений, которые не были выстраданы.

Сибилла молчала.

— Страдания избежать невозможно, но художник, преображая его, создает нечто удивительное, — пояснил Конверс. — Он трогает наши души открытиями, вынесенными из мучительного столкновения с богами.

— Значит, вы тоже хотите, чтобы я уехала в Нью-Йорк одна?

— Сибилла, оглянитесь вокруг. Это дом Сюзанны, ее мир. Она сама создала его, движимая любовью к семье. Чем же можно заменить этот мир и людей, для которых он был создан?

Это уязвило Сибиллу.

— Любовь к семье? Разве вы не понимаете, что происходит между мной и Сюзанной?

Конверс, безусловно, понимал, поэтому предпочел промолчать.

— Мы бы прекрасно жили в Нью-Йорке. Я найду себе студию, но, если Сюзанна захочет, мы снимем квартиру на Пятой авеню. Франческа будет ходить в лучшую школу. В большом городе мы найдем уединение. Никто не заметит, что две женщины живут вместе, никто не посмотрит на нас косо. Я добьюсь успеха, да, в сущности, уже добилась. Деньги не составят для нас проблемы.

— Полагаю, эта мечта воплотится, если ваши картины будут раскупать, как полотна Рембрандта.

— Мне не нужны деньги. В худшем случае Сюзанна всегда может получить их от Карло. Поймите, Конверс, без нее мне не видать успеха. Я стала так хорошо писать только с тех пор, как мы вместе. Сюзанна вдохновляет меня. Без нее я не способна не только писать, но и жить. Лучше уж умереть.