На следующий день он не поехал на фабрику. Это спутало Корделии карты, но она знала, что все равно уедет. Она провела бессонную ночь, постоянно повторяя себе: "Все уже решено. Поздно что-либо менять. Скоро все останется позади, и я успокоюсь".

Она по-прежнему была убеждена: первоначальное решение уехать было правильным. Ей не перенести еще одной такой душераздирающей сцены, какая произошла вчера вечером, когда мистер Фергюсон взывал к ее сочувствию и пониманию. Ей не забыть того, что он рассказал, никогда не выбросить из головы Фредерика Фергюсона с его фамильной гордостью и душевным разладом; и обращенного атеиста Слейни-Смита; и Брука; и красильни; и преемственность; и спиритизм; и собственническое чувство; и любовь…

После завтрака она уложила в сундучок кое-какую одежду для себя и Яна, подаренные Бруком драгоценности. Она не знала, чем занят мистер Фергюсон, но решила рискнуть и храбро снесла поклажу вниз по лестнице. При этом открылась дверь и показался Холлоуз. Он поспешил к ней навстречу.

— Разрешите, мадам.

— Спасибо. Оставьте на крыльце. Где мистер Фергюсон?

— Должно быть, в своем кабинете. Сейчас посмотрю.

— Не нужно. Я не хочу его беспокоить.

Обычно Ян гулял с няней с десяти до половины двенадцатого, но на этот раз Корделия попросила привести его к одиннадцати. Ночью выпало много снега, но он большей частью успел растаять.

К половине одиннадцатого все было готово, и Корделия села писать письмо.

"Дорогой мистер Фергюсон!

Несмотря на все сказанное вами вчера, я чувствую, что не могу больше оставаться в этом доме. Пожалуйста, поймите: я не могу и не хочу судить. Никакие слова или поступки не изменят случившегося. Необходимо начать новую жизнь — но не так, как предлагаете вы. Поэтому я уезжаю — вместе с Яном.

Прощайте. Корделия."

Она перечла письмо и осталась недовольна. Полуправда, одна только полуправда. Она не открыла ему ни одной из главных причин. Но все-таки это лучше, чем уехать, ничего не сказав.

Она оставила письмо в конверте на туалетном столике. Когда няня привела Яна, Корделия уже ждала их в пальто, шляпе и перчатках.

— Вы куда-нибудь едете, миссис Фергюсон? Погода ужасная — ветер и слякоть.

— Ничего. Не нужно раздевать Яна — я беру его с собой в город. Только переобуйте: кажется, он промочил ноги. Бетти, пускай один из садовников сходит за кэбом.

— Да, мэм.

"Ждать. Это самое трудное. Она не успела написать родителям — нужно будет сделать это сразу же по приезде в Лондон. Все еще так неопределенно!"

Подбежал Ян, готовый отправиться в путешествие.

— Мамуля, а почему идет снег? Няня не хочет говорить. Наверное, она не знает…

— Да, но почему он белый?

— Мамуля, а куда мы едем? К дедушке? Чей там сундук на крыльце?..

"Ждать. Голова идет кругом от вчерашних и сегодняшних мыслей. Вдруг не удастся найти кэб? Сегодня ненастное утро — вполне можно застрять." Корделию охватила паника. Ждать можно только до одиннадцати двадцати. Если и к тому времени не будет кэба, придется закладывать экипаж Фергюсонов. Дурацкое малодушие не позволило ей этого сделать. Что с того, если бы и узнали о ее отъезде?

— Мамуля, я метнул снежок и попал в кошку, а она прыгнула и поскользнулась на льду. Вот потеха! А несколько больших мальчиков бросались снежками на площадке для крокета. Няня сказала, что они плохо воспитаны, потому что кричали нехорошие слова, но нужно их жалеть, потому что их не научили и у них нет башмаков и чулок…

Одиннадцать двадцать. Корделия резко поднялась. Ян изумленно посмотрел на мать.

— Идем, — сказала она.

— Куда, мамуля? В магазин за игрушками? Я видел одну чудесную пушку, она стреляет настоящими ядрами.

Она заглянула в его большие круглые глазенки — с огромной любовью, почти страстью. "Дай мне Бог мужества и ума, — подумала Корделия, — чтобы эта любовь никогда не превратилась в источник ненависти."

Они вышли из спальни.

— Не шуми, дорогой, хорошо? Не нужно беспокоить дедушку.

Приблизились к лестничной площадке. По лестнице медленно поднимался мистер Фергюсон. Корделия быстро втащила Яна обратно в спальню. Он начал протестовать, вырываться, но она успела захлопнуть дверь и теперь стояла, запыхавшись, и гадала: видел он их или нет? Скрип-скрип… Мистер Фергюсон прошел мимо.

— Мамуля, поиграем в прятки! Ну, пожалуйста! Закрой глаза, я скажу, когда будет готово.

— Не сейчас, родной. Посиди тихонько. Знаешь что? Давай играть в индейцев — как будто нам нужно выбраться из дома, чтобы не услышал дедушка.

— Да! Дедушка будет медведь — мы его боимся. Как мы играли с дядей Прайди. Мы индейцы, у нас луки со стрелами…

Она снова открыла дверь. Мистер Фергюсон закрылся у себя в спальне.

— Пора, — и они начали на цыпочках, точно заговорщики, спускаться вниз. Экипаж будет готов через десять минут. Что делать это время? Где укрыться? Пожалуй, безопаснее всего — на кухне…

Появилась Бетти.

— Подъехал кэб, мэм. Фарроу говорит, что долго не мог его найти.

— Спасибо. — Какое облегчение! Скорее, скорее в путь! — Идем, Ян. Мы едем вместе.

— Кэб за воротами, мэм. Кэбмен побоялся подъехать к дому: очень уж развезло дорожку.

— Ничего, так даже лучше. Бетти, подержите, пожалуйста, дверь.

— Дайте я помогу вам, мэм.

— Спасибо, он легкий.

— К обеду вернетесь, мэм?

Последняя ложь.

— Точно не знаю. Скажите миссис Мередит, чтобы на всякий случай нас не ждали.

Скорее прочь — по скользкой дорожке! Экипаж. Кэбмен в непромокаемом плаще. Лошадь цокает копытами; из ноздрей валит пар. Быстрый прощальный взгляд на крышу дома — в черных и белых пятнах слякоти; на тяжелые занавески и переплетения ветвей… а вдалеке — шум и лязг железной дороги.

Корделия глубоко вздохнула.

— На Лондонский вокзал.

Она сказала извозчику.

— Вот адрес. Это недалеко от Сохо-сквер.

— Сохо-сквер? Не сомневайтесь, леди. Знаю это место.

Корделия впервые в жизни очутилась в Лондоне. Еще не совсем стемнело; суета и уличное движение одновременно пугали и приятно волновали. Ян всю дорогу до Лондона проспал, и у нее было достаточно времени для размышлений. Постепенно волны ожидания и надежд на будущее поглотили мрачные воспоминания о прошедшем.

"Все, — думала она, — прошлое выброшено за борт, я начинаю новую жизнь. — Пролетка вклинилась в поток омнибусов, фургонов, повозок, колясок и ручных тележек. — Как когда-то… Нужно выбросить это из головы. Так же, как то, что когда-то я разбиралась в каменноугольном дегте и поставках леса из Пернамбуко. Забыть о старике, который контролировал каждый день моей жизни с тех пор, как я вышла замуж за его сына. А теперь он томится в своем доме… Ах, как искры летят из-под копыт; подморозило; а вон полисмен на углу; движение замерло, образовалась пробка — и снова можно ехать. Где-то в этом городе — Стивен; холодные, скучные люди твердили о его недостатках, и я утратила верную перспективу, ослепла, перестала воспринимать яркие краски жизни. Они запугали меня, заставили смириться с их унылым кодексом, их беспросветным образом жизни."

Надвигались ранние сумерки, когда пролетка свернула на тихую площадь; потом лошади зацокали переулком. Шарманщик на углу выводил незамысловатые мелодии; возле него собралась стайка ребятишек, привлеченных ужимками его обезьянки; на другом конце улицы продавали булочки. Внезапно в одной из мелодий Корделия узнала "Путевого обходчика".

Силы небесные! Сколько воспоминаний! Она даже не сразу сообразила, что пролетка остановилась возле неказистого домика и нужно выходить.

Напрасно стараюсь смотреть веселей —

Душа веселиться не хочет…

Горько-сладкие воспоминания о мюзик-холле, Стивене и теплом запахе сливочного масла в Нортендене; а потом — страшный пожар в театре, запах горящей материи, давка… болезнь Брука. Изматывающий кашель, запретное лекарство, пар от овсяной каши, пляска теней на потолке… Лавина нахлынувших чувств ошеломила Корделию. Все это случилось не с ней, а с кем-то другим! Она смотрела на себя со стороны, но прошлое глубоко проникло в кровь, навсегда осталось в ее душе, как осложнение после тяжелой болезни. Только сейчас Корделия в полной мере осознала, как много ей пришлось выстрадать и как сильно она изменилась.