— Это очень тихое место.

— …Лучше не стоит, мистер Кроссли.

— Стивен, — поправил он.

— Лучше не надо… Стивен.

Он выглянул в окно и что-то сказал кучеру. Они завернули за угол и некоторое время ехали молча. Из трактира с песнями и криками вывалилось несколько пьяных.

— Вы, должно быть, думаете, что нам не следует бывать наедине? — произнес Стивен. — Но раз уж так случилось, я благодарен судьбе. Завтра я уезжаю и, может быть, вернусь только через несколько месяцев.

— Мне очень жаль.

— Хочу надеяться, что вы говорите это не только из вежливости.

Она смешалась.

— Корделия, — проникновенно заговорил он. — Вы позволите звать вас Корделией?

— Да… если вам так хочется.

— Корделия… Корделия… Корделия…

С каждым повторением ее имени близость между ними становилась все более тесной.

— Корделия…

— Да?

— Вам известно, как я к вам отношусь?

— Ну… Наверное, я вам нравлюсь.

— Не то! Это звучит так невыразительно, так банально! Жизнью клянусь!

— Мне очень жаль…

— Я люблю вас! — выпалил он. — И вы это знаете.

У нее бешено забилось сердце.

— Нет. Откуда? Что могло навести меня на такую мысль?

— Божья милость и все, что я сказал и сделал, каждый мой взгляд! Ах, я не должен был спешить с признанием!

— Но почему вы так уверены? Это… просто невозможно. Прошло так мало времени…

— Невозможно! — с досадой воскликнул он. — При чем тут время? Бывает, проходит один только час — и нет человека! Мне, чтобы разобраться в своих чувствах, потребовалось полтора часа. Нет. Я полюбил вас с первого взгляда и не смел мечтать о взаимности. Господи, терзался, думая о том, что, встреть я эту женщину раньше, она могла бы стать не чьей-то, а моей женой. Ведь правда?

— Я не могу отвечать вам. Не спрашивайте.

— Такой ответ выдает вас с головой. Ведь если бы вы считали это невозможным, вы бы сразу так и сказали.

Они выехали за черту города. Миновали костер, возле которого грелся часовой.

Короткая передышка помогла Корделии собраться с мыслями.

— Спасибо за комплименты. Но я вовсе не имела в виду…

— Комплименты? Я и не думал говорить вам комплименты! Это вы оказали мне честь, потому что вы… просто святая!

— Ох нет, Стивен, только не святая!

— И слава Богу.

— У меня кольцо на пальце, а не венчик вокруг головы.

— Я предпочел бы, чтобы было наоборот… хотя это тоже плохо. Вы счастливы с Бруком?

— …Конечно.

— Вы его любите? Прошу вас, ответьте честно!

— Я не обязана давать вам отчет.

— Вы давно замужем?

— Почти полтора года.

— Ваши чувства послушны долгу, не правда ли? Точно взвод солдат. Хотел бы я, чтобы со мной было то же самое!

Некоторое время оба молчали. Стивен первым нарушил молчание.

— Ну хорошо. Вы несвободны. Признаю. Но означает ли это, что между нами невозможна дружба?.. Господи, я и сам в это не верю! Какая там дружба, когда я завтра уезжаю из Манчестера — может быть, навсегда! Но вы не можете запретить мне любить вас — ваш голос, ваши волосы, блеск ваших глаз, вашу душу — все то, что зовется Корделией! Даже будь я пятьдесят раз женат, а вы сто раз замужем, мне суждено до конца моих дней любить вас. Клянусь так же нерушимо, как если бы это было сказано в церкви! Будьте моей свидетельницей. Эта клятва не написана чернилами и поэтому не поблекнет с годами.

— Прошу вас, молчите!

— Простите. Я испортил вам настроение?

— В какой-то мере.

— Но почему — если вы не испытываете ко мне никаких чувств?

— Я сама не знаю, что говорю.

Стивен опомнился.

— Пожалуйста, простите меня. Всему виной моя импульсивность и привычка выкладывать все, что на душе. Мне не следовало это говорить. Скажите, что вы меня прощаете!

— Да.

— И забудете все, что я сказал?

— …Постараюсь.

— Мне было бы невыносимо, находясь в разлуке, знать, что двери вашего дома для меня закрыты.

Они были уже недалеко от Гроув-Холла.

— Поговорим о чем-нибудь другом, — предложил Стивен. — Сегодня был замечательный концерт. Просто необыкновенный! Я ничего не слышал.

— Но аплодировали вместе со всеми.

— Я аплодировал не этому волосатому старику, а вам.

— Мы собирались говорить о посторонних вещах.

— Становится свежо. Наверное, ночью будет туман. Корделия, вы будете хоть немного думать обо мне?

— Да.

— Моего кучера зовут Маркус Хедер. Он родился в Ньюкасле, и у него дюжина братьев и сестер. А где родились вы, Корделия? Я ничего о вас не знаю.

— Недалеко отсюда.

— У вас есть братья и сестры?

— Один брат и восемь сестер.

— Как вы думаете: если я пойду к вашему отцу и скажу: "Мистер…" — как его зовут?

— Блейк.

— Блейк. Корделия Блейк. Мне нравится. Даже очень. Если я пойду к вашему отцу и скажу: "Мистер Блейк, я люблю Корделию, но она не разделяет мои чувства — так вот, нет ли у вас хотя бы одной дочери из восьми, у которой была бы четвертая доля ее красоты и десятая доля очарования и которая умеет похоже улыбаться, и закусывать губку от смущения, и хмурить одну бровь, и могла бы благосклонно отнестись ко мне…" — Как вы думаете, это поможет?

— Наверное, он порекомендует Вирджинию.

— Гм… Красивое имя.

— Она изумительно хороша собой.

— Моложе вас?

— Да. На девятнадцать лет.

Он в первый раз дотронулся до нее, положив свою ладонь на ее руку в перчатке.

— Я не могу ждать девятнадцать лет, пока она станет такой, как вы.

Карета подъехала к воротам Гроув-Холла. Стивен наклонился и, отогнув край перчатки, поцеловал ее запястье.

— Я вам не нравлюсь, да? Нет-нет, и не думайте отрицать. Вы считаете меня излишне театральным и напористым, а также думаете, что я унаследовал ирландское непостоянство. Ну, так вы правы. Все плохое, что вы можете сказать обо мне, будет справедливо. Я не стою вашей доброты. Но поверьте одному: я люблю вас. Забудьте, если хотите, все остальное, но только не это. Доброй ночи, моя радость, и до свидания.

Фортуна щедро одарила Стивена Кроссли богатством, приятной внешностью и необычайной непосредственностью. С тех пор, как ему исполнилось шестнадцать лет, он много раз влюблялся, так что это увлечение поначалу походило на все остальные. Но потом все изменилось.

Его поездка планировалась на неделю, но и вернувшись в город, он постарался не привлекать к себе внимания — избегал появления в клубе и держался подальше от "Варьете", где мог столкнуться с мистером Слейни-Смитом.

Правильнее всего было бы два-три месяца не показываться в Гроув-Холле, но это было чересчур для его огненного темперамента — знать, что она живет в какой-нибудь паре миль отсюда, и проводить вечера в одиночестве — только из-за собственноручно наложенной на себя епитимьи.

Временами он впадал в меланхолию, а то вдруг начинал рвать и метать, превращая жизнь — свою и окружающих — в настоящий ад. Он потерял интерес к обычным занятиям и по нескольку дней не показывался в мюзик-холле и парке отдыха, подолгу сидел дома, читал, пил и никак не мог на чем-либо толком сосредоточиться. В конце концов он заставил себя отправиться в Лондон, где обошел все второразрядные мюзик-холлы в поисках неизвестных талантов — но это делалось без души.

Для Корделии первая неделя прошла, словно в тумане. Она не знала, любит ли Стивена Кроссли, знала только, что никогда еще ей не было так тяжело. Впервые в жизни ей не удавалось найти утешение в мелких радостях бытия, и она против воли смотрела на окружающее строгим, критичным оком.

Мистер Фергюсон вернулся из Олдхэма с изрядной царапиной на щеке, о происхождении которой никто не смел спрашивать, но похоже было, что это след булыжника. Он, в свою очередь, не задавал вопросов о концерте и всю неделю пребывал в непривычно размягченном состоянии, а во время субботнего отчета, после досконального изучения представленных Корделией счетов, похвалил ее работу. Чем дальше, тем выше он ценил ее деловые качества.