Корделия положила нож.

— Вот именно. Но вы ведь зачем-то пришли? У вас какое-нибудь дело?

— Просто хотел сообщить новость. Кроме вас, это вряд ли кого-либо заинтересует, — дядя Прайди поерзал на табуретке, очень похожий на старого гнома с острым, длинным подбородком. — Послушайте, если у вас нет желания, дайте мне. Ненавижу, когда что-то бросают на полдороге, будь то недоеденное пирожное или недоделанная работа.

Корделия немного отошла в сторону, и он подвинул свою табуретку к камину. Странным образом старику удалось придать смысл ее бессмысленному поступку. Должно быть, с чудаками всегда так: все из ряда вон выходящее для них в порядке вещей.

Корделия молча наблюдала за тем, как дядя Прайди выписывает "Я". Получилось немного криво и чуточку отдельно от остальных букв. В общем, похоже на дядю Прайди.

— Теперь дату, — предложил он.

— О, я не думаю, что это так уж нужно.

— Разумеется, нужно. Какое же произведение искусства без даты? Поставим только год: 1869. Месяц не имеет значения. Год милосердия. Цивилизация распространяет свое влияние, тянется, как резинка. Вопрос только в том, в каком месте она порвется. Или снова съежится.

Он начал вырезать "1".

— Какая у вас новость? — спросила Корделия.

— Моя книга будет опубликована.

— Ох, как я рада! Это замечательно!

— А! Я так и думал, что вы обрадуетесь. Немного не то, что я ожидал: придется взять часть расходов на себя. Но все-таки это лучше, чем то, как Брук печатает свои стихи. Он на этом почти ничего не зарабатывает. Мне тоже мало что светит, но, по крайней мере, книга увидит свет. И мою теорию когда-нибудь признают. Может быть, вы доживете до этого дня. Я вам завидую. Вам всего третий десяток, вы еще столько увидите! Мне кажется, начиная со следующего года, развитие мира резко ускорится. Как это увлекательно!

Он закончил вырезать "1" и начал "8", слегка высунув от усердия язык. Потом сказал:

— К сожалению, в книге будут отсутствовать необходимые графики: это слишком дорого. К сожалению — потому что люди предпочитают книги с иллюстрациями. Дуракам так легче понять, о чем речь. Нож недостаточно острый.

— Неужели это так уж очень дорого? И неужели у вас нет денег?

— Нужен твердый корунд, — продолжал дядя Прайди.

— Что-что?

— Ничем так не заточишь добрый инструмент, как корундом. Ну, и где же мне взять деньги, юная леди? Фредерик и так выдает мне солидное содержание. А к тому времени, как книга окупится…

— Простите, я не хотела…

— Ничего. Все в порядке. Вы имеете право спрашивать. Но где мне взять недостающую сотню?

— А доход от фабрик?

— А, фабрики! — дядя Прайди с досадой махнул ножом. — Это не свободные деньги. Фредерик постоянно расширяет производство, покупает новую технику. Он делает огромные деньги, но мы их пока не видим.

Корделия промолчала. Ее ли это дело — давать старику первые уроки гражданского неповиновения?

— Ну вот, — он немного откинулся назад. — Готово. Гм. Что вы об этом думаете? Не так ровно, как у вас, но все-таки и не так уж плохо. Теперь нужно немного китайской туши.

— Туши?

— Вам не кажется? А я так всегда пользовался китайской тушью, когда учился в школе и рисовал на партах. Тогда рисунок и через годы остается свежим, будто сделан только что.

Куда только делась его агрессивность.

— Хорошо, — сказала Корделия. — Сейчас принесу. — Она принесла из гардеробной тушь и снова села наблюдать за его работой. — А вы, оказывается, знаток.

— Был когда-то. Определенно был. Кажется, снова пойдет дождь.

Корделия посмотрела на низкие облака за окном. Листья пожухли и не шевелились, разве что какой-нибудь прогибался под упавшей на него каплей.

— Дядя Прайди, позвольте мне помочь вам с недостающей суммой.

Он резко повернулся к ней и нахмурился.

— Что? Что еще за чепуха? Тратьте свои деньги на более подходящие вещи. Через неделю-другую они вам пригодятся. Крестины… шелковые платья… вуали, бархат… Я знаю!

— За все это заплатит Брук. А эти деньги я отложила на другой… непредвиденное… из моего собственного содержания… теперь они мне вряд ли понадобятся… во всяком случае, мне уже не придется истратить их на то, что я думала…

Разоблачения не последовало: ни слухов, ни вынужденного бегства… вот зачем были приготовлены эти деньги…

— Разумеется, мне бы хотелось, чтобы книга вышла с графиками и таблицами, — дядя Прайди потрещал пальцами. — И генеалогическим деревом. Со всеми необходимыми чертежами. Их пришлось убрать. Я дал согласие.

— Ну, это еще не поздно исправить. Вы могли бы послать телеграмму?

Он бросил на нее острый взгляд.

— Каприз. Прихоть, и больше ничего. Возможно, у вас и есть деньги, но это всего лишь минутная прихоть.

— Нет, дядя Прайди. Я хочу потратить их таким образом.

— Мне не по душе такая идея. Вы уверены, что поступаете правильно, юная леди? Это не из-за вашего состояния? У женщин бывают причуды. То-то вы где-то бродили в первые недели.

— Только одну неделю, дядя Прайди.

— Странности бывают не только у людей. Помню, одна из моих любимых мышей вдруг начала грызть свой хвост. Лучше бы вам сохранить эти деньги.

— Когда вы на меня так смотрите, — улыбнулась Корделия, — я чувствую себя мышью.

— Нет, — возразил он. — Вы не мышь, вы помесь. Я наблюдал за вами. Не думайте, что нет. Холодная голова и горячее сердце. Может быть, это звучит сентиментально, но я серьезно. Они постоянно сражаются между собой. С переменным успехом. Это небезопасно.

— Дядя Прайди. Я говорю вполне серьезно и в полном рассудке: завтра я дам вам денег. Пошлите издателю телеграмму.

Дождь все усиливался. Похоже на топот множества маленьких ног.

Дядя Прайди энергично потер руки.

— Хорошо, я согласен взять у вас в долг. Это чертовски стыдно, но я так и сделаю.

В четверг шестнадцатого августа тысяча восемьсот шестьдесят девятого года в два часа дня, с помощью опытной акушерки, врача и сиделки, под легким наркозом — с неодобрительной санкции мистера Фергюсона — Корделия родила сына.

Мистер Фергюсон заказал благодарственный молебен.

К вечеру ему разрешили взглянуть на мать и дитя.

Занавески в спальне были приспущены, чтобы укрыть их от палящих солнечных лучей. Комнату заливал мягкий розово-оранжевый свет, придавая всему оттенок благоговейного великолепия, так что вы поневоле начинали ходить на цыпочках и разговаривать шепотом. К неудовольствию мистера Фергюсона, миссис Блейк, как женщина, была еще раньше допущена в святая святых и теперь с самодовольной гордостью взирала на кружевной сверток в колыбели. Измученный полуторасуточным бдением Брук сидел в изголовье кровати, держа Корделию за руку и не зная, что сказать; сама же Корделия, исполнив свое предназначение, тихо лежала, венчая подушку своей неподвижной головкой, будто диковинным цветком, позволяя жизни струиться мимо. Она слишком устала, чтобы приготовиться к осложнениям, которые мог принести вечер.

Огромная туша мистера Фергюсона придвинулась к пологу; Корделия улыбнулась свекру.

— Вы молодчина, — сказал он. — Просто молодчина. Конечно, я и не сомневался, а ты, Брук? Вы, должно быть, очень счастливы, дорогая?

— Конечно.

— Заезжал мистер Слейни-Смит. Он ездил на лекцию и сделал крюк.

— Очень мило с его стороны.

— Я тоже так думаю. Он очень обрадовался и шлет вам наилучшие пожелания.

Глаза мистера Фергюсона метнулись в сторону.

— А теперь я хотел бы взглянуть на малыша. Покажи мне, Брук, сделай над собой усилие.

Брук подвел отца к колыбели, и они вместе уставились на сморщенное красное личико младенца.

— Ну, разве он не прелесть? — воскликнула миссис Блейк. — Уже совсем освоился. Сосет себе большой палец, как будто ему два месяца от роду. Вы только взгляните на эти ноготки — словно крошечные раковинки. А эти складочки на шейке! Ах ты, бабушкина радость! Вы знаете, я никогда не устаю любоваться новорожденными, сколько бы у меня их ни было. Божии ангелочки — вот как я их называю. Спустились прямо с небес…