В душе Брук был более чем когда-либо уверен, что отец сыграл с ним злую шутку. Они с Корделией стали полноправными компаньонами мистера Фергюсона только затем, чтобы еще полнее попасть под его влияние. Правда, он часто отсутствовал, но тем большей становилась их ответственность перед ним по возвращении. В свое время Брук предупреждал Корделию, но она не разделила его опасений. "В конце концов, что нам терять?" — сказала она, и он не нашел, что ответить.

Брук до сих пор не смирился с положением Корделии. Он никогда не выставлял себя противником условностей. Кроме того, речь шла о его жене, а не о жене его отца.

Он был чрезвычайно чувствителен к общественному мнению; ему не доставляло никакого удовольствия слушать, как эти двое обсуждают свойства пурпурина и фуксина либо план благотворительной покупки старых построек вблизи фабрики, чтобы снести их и возвести на этом участке жилые дома для рабочих. Иногда по вечерам Корделия заглядывала в кабинет мистера Фергюсона, и они не менее часа толковали о делах. Это его обижало.

Беда Брука была в том, что все хорошее он принимал как должное и замечал только плохое, например, нехватку подлинной свободы. Отъезд Прайди в Лондон превратился в его душе в постоянно ноющую рану; Корделии все чаще приходилось рядиться в тогу миротворца, успокаивающего раздраженных близких.

Никто из видевших Брука сидящим за рождественским столом, с покатыми плечами и бледным лицом аскета, или внимающим рассказам Эсси об их лондонской жизни, или любезно беседующим с одним из новых друзей мистера Фергюсона, приехавшим из Швеции, даже представить себе не мог, до какой степени он недоволен своей судьбой. И уж тем более никто, включая самого Брука, не подозревал, что развязка уже не за горами.

Все началось две недели спустя с письма Хью Скотта.

С тех пор, как Хью переехал в Лондон, старые друзья время от времени писали друг другу, но, так как их жены делали то же самое, переписка начала угасать за недостатком новостей.

Вот что писал Хью:

"Дорогой Брук!

Наверное, ты удивлен, что так скоро получил от меня письмо: ведь Эсси только что вернулась от вас. Но речь идет о чем-то, не касающемся наших жен.

Сразу приступаю к делу. Обсуждается проект выпуска нового еженедельника под названием "Вестминстерский бюллетень". Он будет придерживаться либерального направления в политике, хотя и не радикального, и следовать независимым курсом. Лорд Гирондель обещает финансировать новое издание и должен занять место директора компании, определяющего политическую линию. Тебе известен его громадный опыт. Главным редактором станет Бромптон Джонс, а мне предложили должность редактора, отвечающего за политическую рубрику. Теперь о главном. Остаются вакантными две должности младших редакторов, которые должны возглавить не главные, но весьма существенные направления: финансовое и литературное.

Вакансии заполнить несложно: уже упоминались две-три кандидатуры, но предпочтение будет отдано тому, кто вложит в это дело средства. Вот я и подумал, что, если бы ты захотел занять одну из должностей и внес, скажем, пять тысяч фунтов, я мог бы обещать тебе это место. Не пойми так, что любой, внесший деньги, может стать редактором: это было бы фатальным для новой газеты, но у тебя есть печатные работы и репутация, что должно компенсировать нехватку журналистского опыта.

Поверь, это прекрасная возможность — конечно, если у тебя действительно, как ты говорил, не лежит душа к твоему теперешнему занятию и ты хочешь посвятить себя литературе. Бромптон Джонс десять лет работал в "Ньюз", а перед тем сотрудничал с "Таймс" и, уж конечно, не стал бы менять место работы, если бы не был уверен в надежности данного предприятия. Сам я вложил полторы тысячи фунтов, главным образом, заняв у отца. Мне всегда хотелось поработать в какой-нибудь газете с самого начала ее основания, чтобы влиять и наблюдать за ее ростом.

Если тебя заинтересовало мое предложение, как можно скорее дай мне знать, и я сообщу подробности. В нашем распоряжении две недели, так что постарайся не терять даром времени. Мы надеемся выпустить первый номер в марте.

А теперь позволь поблагодарить тебя за Эсси и Джейн; они в восторге от своего пребывания в Гроув-Холле. Хотя, сказать по правде, я несказанно рад их возвращению. Отвык я от прелестей холостой жизни. Эсси всецело разделяет мои чувства. Неподалеку от нас сдается симпатичный домик, и она заранее предвкушает удовольствие жить по соседству с Бруком, Яном и ее дорогой Корделией. Я возражаю ей, потому что не знаю: может быть, ты и доволен своей теперешней жизнью в доме старика.

Искренне твой, Хью."

Как правило, без четверти девять Корделия вместе с мужчинами уезжала в красильни и, если они не собирались ехать домой обедать, в полдень возвращалась домой одна — то был конец ее рабочего дня. Но в этот день оба Фергюсона вернулись в Гроув-Холл вместе с ней. Корделия видела, что Брук чем-то озабочен. На его щеках играл непривычный румянец, и он был молчалив за обедом.

Пока фаэтон запрягали, чтобы снова ехать на фабрику, Брук улучил десять минут и показал ей письмо. Корделия почувствовала: необходима осторожность!

— С его стороны очень любезно сделать тебе это предложение. Заманчивый проект! Что ты собираешься делать? — если бы она любила мужа, ей незачем было бы изображать энтузиазм.

— Видишь ли, я всегда мечтал… нет, не о журналистике… но чем дальше, тем больше меня привлекает эта идея. Хью прав: у меня есть печатные работы — и статьи, и все прочее, что поможет мне завязать знакомства с нужными людьми. Ты знаешь, меня никогда не интересовало крашение тканей. Это будет настоящая жизнь!

Он бросил на жену странный взгляд: выжидающий, властный, как у отца.

— Сколько тебе дали времени на размышление? Две недели? Ты сообщишь?..

— Да, нужно сегодня же поставить его в известность. Я заранее знаю все, что он скажет.

— Брук, ты не думаешь, что лучше было бы попросить Хью, чтобы он написал подробнее? Пока все это довольно туманно. Надо бы поговорить с Хью и познакомиться с остальными. Я не собираюсь тебя отговаривать, но не лучше ли подготовиться к разговору с отцом?

Он раздраженно и не особенно решительно пожал плечами.

— Право, не знаю. Мне и так предельно ясно. Но я все-таки напишу Хью сегодня вечером.

И он умолк, заслышав на лестнице шаги мистера Фергюсона.

Таким образом, прошло четыре дня, прежде чем мистер Фергюсон впервые услышал об этом проекте. Корделия терзалась: уж не оказала ли она Бруку медвежью услугу, посоветовав повременить? А с другой стороны — если бы он был тверд в своем решении…

Брук оказался тверд.

В субботу вечером, когда все собрались в гостиной, он показал отцу первое письмо.

Первой реакцией мистера Фергюсона было:

— Двенадцатое января! Долго же шло письмо!

— Нет, папа, я получил его во вторник.

Мистер Фергюсон поднял брови и начал читать. Несколько минут все молчали; слышалось только пыхтение главы семейства. Прочитав, он сложил письмо и постучал им по костяшкам другой руки.

— Молодой Скотт всегда был энтузиастом. Надеюсь, он не разорится на этой афере.

— Не понимаю, почему он должен разориться. Здесь замешаны солидные люди. Да и Хью — себе на уме. Котсы — семья банкиров, а стартовый капитал составляет сорок тысяч фунтов.

— Что-то я не заметил, где об этом написано.

— По моей просьбе Хью прислал еще одно письмо — вот оно.

Снова воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь сопением мистера Фергюсона. Был холодный вечер; в камине пылал огонь, отбрасывая отсветы пламени на ажурную решетку.

— Признаться, я в некоторой растерянности. Он пишет так, будто ты попросил просветить тебя относительно подробностей.

— Да. Так оно и есть.