Она спрыгнула прямо в его объятия.

— Слушай, милая, — прошептал Стивен. — Положись на меня. Ничего не бойся. Ложись спать, а завтра вставай, как будто ничего не произошло. Я приду в сад до наступления темноты. Давай придумаем сигнал.

— Хорошо.

— Если все будет идти по плану, не нужно никакого сигнала. Запомнила?

— Да.

— Если все хорошо, но ты почему-либо не можешь выйти, — что ты сделаешь?

— Вывешу платок в окне гардеробной.

— Отлично. А если нас разоблачили и ты не можешь выйти, — два платка?

— Да.

Они повторили, чтобы ничего не перепутать. Стивен поцеловал Корделию и выпрыгнул в сад. Его последними словами были:

— Ни о чем не беспокойся. На клумбе не останется следов: у меня впереди целая ночь, чтобы их уничтожить. Сними мокрую одежду и ложись в постель. Спокойной ночи.

И он исчез в темноте. Корделия повернулась и, дрожа, как в кошмарном сне, стала подниматься по лестнице. Наконец она добралась до своей спальни, притворила дверь и в изнеможении прислонилась к ней спиной. До рассвета оставалось четыре часа.

Она спала совсем недолго и все время металась, словно судно в океане, застигнутое штормом. Отовсюду на нее пялились какие-то рожи; шипели злобные голоса; ее выводили на чистую воду; она убегала, пытаясь найти за двойными запорами спасение от тянущихся к ней рук; падала с высоты и то и дело просыпалась, чтобы услыхать, как дождь барабанит по крыше.

Ночь показалась Корделии вечностью; когда наступил рассвет, она встала, умылась и снова прилегла, прислушиваясь к шорохам в пробуждающемся доме. Что-то ждет этот дом и эту семью — обычный день или разоблачение и скандал?

Мистер Фергюсон не одобрял чаепитие до утренней молитвы, но пока он принимал ванну, Корделия скользнула в кухню и попросила кухарку приготовить чай. Она чуть ли не залпом опорожнила чашку.

В семь двадцать пять слуги собрались в холле, а ровно в двадцать девять минут восьмого явился мистер Фергюсон собственной персоной. Он с обычным выражением лица пожелал брату, сестре и Корделии доброго утра и приступил к молитве. Потом сели завтракать.

Все было, как всегда. Дядя Прайди пожаловался, что дождь помял розовые кусты. Тетя Тиш напомнила: она предупреждала, что пойдет дождь — недаром у нее вчера весь день ныли мозоли. Корделия давилась, но принуждала себя глотать пищу.

Когда слуги вышли, мистер Фергюсон ровным голосом спросил брата:

— Том, ты что-нибудь слышал ночью?

— Только дождь, — буркнул тот. — Мистер Гладстон не находил себе места. Может, у него тоже мозоли?

— Здесь кто-то был.

— Ты хочешь сказать — воры?

— Ой, Фредерик, — пискнула тетя Летиция, — только не говори, что это были воры, а то я больше не усну.

— После полуночи я пошел за книгой и увидел, что французское окно в библиотеке не только не заперто, но и распахнуто настежь.

— В столь позднее время? О чем только думает Холлоуз?

— Это и предстоит выяснить. Я лично запер окно и обошел весь дом, хотя и упрекал себя в паникерстве. Все же нужно было убедиться: вдруг у грабителя сообщник в доме. Поэтому я до двух с хвостиком — и весьма приличным — прождал в кабинете. Обычно верхняя задвижка французского окна издает громкий скрежет, и я рассчитал, что услышу, если его попытаются снова открыть. Этого не случилось. Однако утром я хорошенько осмотрел клумбы и увидел под окном столовой две сломанные герани.

— Окно было открыто?

— Нет, заперто. Вы что-нибудь слышали, Корделия?

Она пролепетала:

— Боюсь, что нет: я рано легла спать.

— Сразу же после завтрака поговорю с Холлоузом — что-то он скажет? В любом случае нужно заявить в полицию. А до тех пор ничего не говорите слугам. Я докопаюсь до истины!

"Мы в безопасности. Пока. Холлоуза ждет взбучка. И мистер Фергюсон собирается сообщить в полицию. Нужно предупредить Стивена, иначе он угодит в ловушку. Письмо! Кто передаст его?"

У себя наверху она написала на листке бумаги:

"Все в порядке, но ты не должен приходить. Опасность. К."

Она запечатала конверт и надписала адрес Стивена. В течение дня он обязательно туда наведается.

Около одиннадцати Корделия оделась и пошла по дороге в город. Было жарко, даже душно; ночной дождь промыл водосточные трубы и прибил пыль. Пройдя с полмили, она увидела старика с плетеной корзиной, полной искусственных цветов. У него была катаракта на одном глазу, и он вечно сидел при дороге. Она спросила, знает ли он, где Моссайд. Он утвердительно кивнул. Тогда она пообещала ему шиллинг, если он доставит письмо, и еще один — если она убедится, что оно дошло по назначению. Старик охотно согласился, и она, немного успокоенная, вернулась в Гроув-Холл.

В самый разгар вечернего чаепития, к которому были приглашены гости, доктора Берча вызвали к больному. Корделия огорчилась: ей нравилась его живая, четкая, немного категоричная манера разговаривать.

За ужином мистер Фергюсон сообщил, что Холлоуз поклялся, будто собственноручно запер окно в библиотеке. В полиции ему пообещали организовать наблюдение за домом.

Корделия ненадолго вышла в сад. Перед этим она привязала к раме своего окна носовой платок — на случай, если Стивен не получил ее послание.

Сгустились сумерки. В доме зажгли газовые лампы. Корделия сидела с книгой и украдкой поглядывала на спящую в кресле тетю Тиш. Жаль, что она так не умеет.

В четверть одиннадцатого из своего кабинета показался мистер Фергюсон — это послужило всем сигналом расходиться и гасить свет. К половине одиннадцатого дом погрузился во тьму.

Корделия перестала тревожиться. Они чуть не попались, но спаслись благодаря случаю и предприимчивости Стивена. Помехи никуда не делись, но, по крайней мере, можно не бояться немедленного разоблачения. Она отвязала платок и начала раздеваться. Из-за ужасной паники они не договорились о новой встрече. Но это не так уж важно. Главное, опасность миновала. "Господи, если мне суждено порвать с моей теперешней жизнью, сделай так, чтобы это произошло честно и открыто, а не тайком; чтобы мне не изведать позора быть застигнутой на месте преступления!"

Корделия сложила одежду и опустилась на колени, не зная, о чем еще молить Бога. В гардеробной послышались шаги.

Она вскочила, обернулась и отступила назад, к изголовью кровати, не спуская глаз с медленно открывающейся двери.

Это был Стивен.

Без шляпы, в старом твидовом сюртуке, серых панталонах и мягких башмаках на каучуковой подошве. Он щурился от света. Они воззрились друг на друга.

— Стивен! Разве ты не получил мое письмо?

— Получил, — хмуро ответил он. — Что произошло?

— Они решили, что это воры, и обратились в полицию. Дом охраняется.

— Полиция? Это меня не волнует. Тебя не заподозрили?

— Нет. Как ты сюда попал?

— Как вчера — через окно. Практика — великое дело. Корделия схватила свой капот и запуталась в нем.

— Когда я услышала шаги, то чуть не умерла от страха.

— Ты меня боишься?

— Нет. Но вдруг кто-нибудь заметил?..

— Не может быть. На улице черно, как в угольном погребе.

— Я же просила тебя не приходить.

— Знаю. — Он пристально смотрел на нее; в глазах читалась мрачная решимость. — Делия, ты можешь говорить что угодно — все это без толку. Завтра вернется Брук. Я должен был увидеться с тобою сегодня.

— Ты сошел с ума!

— Нас здесь могут услышать?

— Нет — если будем разговаривать тихо.

— Твоя дверь заперта?

— Нет.

Он пересек комнату и осторожно повернул ключ в замке. Корделия стояла возле кровати в белом капоте и белой ночной рубашке, заложив руки за спину и следя за ним лихорадочно блестевшими глазами.

Какой-нибудь пустяк способен в корне изменить тональность свидания. Казалось, поворот ключа начисто вымел из их памяти все, сказанное до сих пор, а также события прошлой ночи, мысли о полиции, страх разоблачения — все на свете. Они были одни в запертой комнате, надежно укрытые от посторонних глаз, наедине со своей великой тайной. Стивен обернулся и вперил жгучий взгляд в Корделию. Она не отвела глаз.