— Джесси выглядит как побитая собака.

Сердце защемило сильнее. «Она с ним виделась».

— Девочка моя, я действительно страдаю. Я ни разу не видела его в таком состоянии с тех пор, как он вышел из реабилитационной палаты.

Меня передернуло.

— Реабилитационная палата? Я и не знала, что вы продолжали встречаться…

— О, он тебе не говорил. — Харли опустила ресницы. — Ну конечно, не говорил. Я вела себя легкомысленно.

Я онемела. У меня возникло такое чувство, словно кто-то наполнил бензином мое нежное сердечко и поджег. Под левой грудью стало горячо от ревности.

— Извини. Я вела себя как говно, — призналась Харли.

«Мягко сказано», — подумала я.

— Наши отношения практически прекратились еще до того, как его сбил Брэнд, — продолжала Харли. — Я встречалась с Кази, Джесси рыдал. Ты перестанешь так смотреть на меня или нет?

Я зажмурилась.

— Эван, ситуация вышла из-под моего контроля. — Она схватила меня за руку. — Ты лучшая из нас. Я обошлась с ним безобразно. Но я не могла больше притворяться, что все остается по-старому.

Я открыла глаза.

— Говори потише. Он появится здесь с минуты на минуту.

— Его не испугает этот разговор. Мы с ним помирились. Громы и молнии мечешь только ты.

Голова у меня гудела наподобие электрического трансформатора. Все, что мне хотелось спросить у Харли — все вопросы об электронных шантажистах и «Мако», — потонуло в этом шуме.

Харли положила руки мне на плечи:

— У нас была любовная связь. И это все. Это было какое-то наваждение вроде наркотического морока.

— Так ты это, что ли, называешь актом пресмыкательства?

— Я пытаюсь объяснить, что это был чисто физиологический акт, а не любовь. Девочка, возьми себя в руки.

Харли на шезлонге у плавательного бассейна, вцепившаяся своими когтями в спину Джесси… Да, «взять себя в руки» — термин самый подходящий.

На улице хлопнула дверца автомобиля.

— Это он, — сказала я.

Харли бросила на меня внимательный взгляд. Это был взгляд игрока, взгляд опытного дипломата.

— Мне казалось, ты более последовательна.

— Увы, я старомодна. Ты наверняка слышала пословицу о верблюде и соломинке. [10]Перед тобой почти верблюд.

На улице скрипнула калитка. «Если я увижу их вместе, то обмочусь», — подумала я.

— Спокойной ночи, подруга.

У Харли опустились плечи. Твердый взгляд смягчился.

— Ты знаешь, как я тебя люблю, малышка, — сказала она и вышла из дома, оставив дверь открытой.

Я услышала стук ее каблуков по плиткам. Потом стук сменился шепотом. Харли и Джесси тихо переговаривались.

Меня потянуло к окну.

«Не смотри», — велел внутренний голос.

Я как послушный ребенок пошла на кухню, взяла стакан, наполнила льдом и добавила спиртного. Поскольку стаканы для коктейлей сосками не снабжаются, я употребила напиток залпом.

Стук в дверь. Два удара. Условный знак.

— Эв? — Джесси стоял в дверях, не зная, что делать. — Харли сказала, что ты готова разорвать меня на части.

Я прошла в гостиную и села на диван.

— Можешь войти. — Я подобрала колени и уткнулась в них подбородком.

Он подкатился на коляске к дивану.

— Что происходит?

— Я просто хочу, чтобы ты был честен со мной.

— Я пытаюсь.

Джесси заглянул мне в лицо, надеясь понять, что у меня на уме. То, что он увидел, ему явно понравилось.

— Случайная связь. Ты не вправе винить меня за это.

«На врунишке горят штанишки», — подумала я.

— Но ты и потом молчал. О вас с Харли. И… о том, что было уже после наезда.

— А что было после наезда?

— Вот это я и хочу узнать от тебя. Не от Харли. Не от шантажистов. От тебя.

— Хорошо. — Он пересел с коляски на диван. — Что тебе сказала Харли?

— Она сказала, что порвала с тобой, когда ты проходил реабилитацию.

— Так и сказала?

— Рассказ был не из приятных.

— Представляю… — Он помолчал. — Неужели так и сказала?

— Ну да. В принципе в этом нет ничего особенного. Мне просто жалко тебя. Вот и все.

— Жалко? — переспросил он со странной интонацией. — Это почему же?

— Из-за ее отношения к тебе. Она честно сказала…

— Что именно?

— Она сказала… — Я отвела глаза в сторону. — Она порвала с тобой, потому что ты стал паралитиком.

Джесси переменился в лице:

— Постой-постой. Кто порвал? Она?

— Сожалею…

— Господи Иисусе, ненавижу это слово. Перестань произносить его.

Мой рот закрылся сам собой. Пауза принесла мне некоторое облегчение. Копаться в их отношениях у меня не было никакого желания. Однако пауза затянулась, и я рискнула продолжить разговор.

— Джесси, мне совершенно безразлично, кто с кем порвал. Но позавчера я спросила у тебя, сколько времени это продолжалось, и ты…

— Харли сказала, что это произошло во время реабилитации? — перебил он.

— Да.

— Похоже, тебя это оскорбляет.

— Так оно и есть.

В его голубых глазах появился холодок.

— А что конкретно тебя оскорбляет?

Я разозлилась:

— То, что наш разговор превратился в перекрестный допрос.

— Но ведь тебя интересуют честные ответы. Меня тоже. Так объясни, почему визиты Харли ко мне в реабилитационное отделение тебя страшно взволновали.

Я растерялась, я думала, что он приехал мириться. А он вместо этого заставляет мое подсознание давать показания чуть ли не под присягой. Я поежилась от холода в его глазах.

— На что ты намекаешь? — прошептала я.

— На то, что ты ставишь себе в заслугу мою реабилитацию; на то, что ты считаешь себя единственной женщиной, которая может со мной видеться.

— Нет, никогда…

— Самоотверженная Эван, мужественная Эван. Она не боится спать с калекой. Тебе нравилось думать, что ты единственная и неповторимая. Вдруг выясняется, что Харли тоже бегала ко мне в больницу.

Я остолбенела.

— Постой! Ты хочешь сказать…

— Да. — Он подтянул коляску и перебрался в нее. — Ты опечалена? Впрочем, опечалена. Совокупления из сострадания не удовлетворяют, правда?

Большего удара он не мог мне нанести.

— Это гнусно, — выдавила я.

— Я чувствую себя гнусно.

Джесси отъехал назад, развернулся и направился к двери. Я пошла следом и положила ему руку на плечо:

— Не будь ослом.

Он резко отстранился:

— Я не проект, Эван, и иметь на меня какие-то виды бесполезно.

— Как только ты можешь так говорить, даже думать такое?

Он остановился и поднял взгляд на меня. Лицо выражало гнев и отчаяние.

— Пока.

Я промолчала.

Он потряс головой:

— Нет. Не получится. Никакого «пока» нет. Я не могу быть с тобой. Прощай.

И он уехал.

Два дня я провела как в тумане. Наконец заработало сознание. Заработало оно благодаря портнихе.

— Мисс Делани, — сказала она по телефону, — вы пропустили примерку. Если вы хотите, чтобы платье было готово к свадьбе, зайдите ко мне, пожалуйста.

— Да, — ответила я запинаясь. — Нет, дело в том, что я не знаю… Я перезвоню вам попозже.

Сообщить, что никакой свадьбы не будет, у меня не хватило духу.

Два дня я размышляла о том, каким образом сумела лишиться доверия Джесси.

После того как он стал калекой, именно я относилась к нему как к нормальному человеку. Именно я не льстила ему, не опекала его и не давала ему спуска за дурное поведение. Он сам мне это говорил. А потом, оказывается, я дала ему понять, что он для меня всего лишь калека. Что я испытываю к нему не любовь, а сострадание. Я унизила его, я плюнула ему в душу.

Меня всю передернуло. Неужели я так и поступила? Неужели я считаю себя святой из-за того, что не бросила его в беде? Бред.

Я взглянула на фотографию, стоящую на каминной полке. На озорную улыбку, на лицо, освещенное солнцем. Бог мой, как же я любила Джесси! Я не могла потерять его. Я должна во что бы то ни стало вернуть себе его доверие. Будучи оптимисткой, я не сомневалась, что добьюсь своего. И будучи все той же оптимисткой, я понимала, что дела хуже некуда.