Сумерки в это время года затягиваются чуть ли не на целую вечность. Она пошла по набережной, миновала Зоо, потом оказалась на Курфюрстендамм — и внезапно обнаружила, что стоит перед неоновой вывеской «Римского кафе».

О Господи, только не это! Инстинкт возвращает тебя на прежнее место. Вот и говори потом, что входишь в пещеру со львами! Но куда же пойти, по которой из улиц обратиться в бегство? И тут Люсинда как бы поневоле заметила тенистую громаду церкви императора Вильгельма.

Ну, разумеется! Как же звучит эта строчка? Что-то насчет того, что «откройте глаза — и увидите». Но если эта мысль настолько замечательна, почему она не пришла Люсинде в голову раньше? Нет, сейчас не время задумываться над этим, надо просто идти, куда несут ноги, или, по крайней мере, куда ведут мысли, — надо устремиться хотя бы в одну сторону. Она перешла через дорогу, чтобы поймать такси, не попавшись при этом на глаза завсегдатаям кафе и приятелям Карла, которые вполне могли там оказаться. Хотя, конечно, немалого труда стоило найти таксиста, готового отвезти ее в Шпандау.

Миссия сейчас выглядела несколько по-иному: темная, из полураскрытых дверей не вырывался наружу приветливый и радушный свет. За те несколько раз, что она приезжала сюда на встречу с Анжелой уже после роковой вечеринки, здесь неизменно проводили какое-нибудь мероприятие. Конечно, это были безобидные вылазки за спиной у Карла, попытка загладить происшедшее той бесславной ночью. И Джулиан ни разу не упускал возможности отвести их обеих в сторону и сказать им доброе слово.

— Разумеется, мы простили вас, — заверил он ее. Но, с другой стороны, они с Анжелой ушли тогда с вечеринки с чрезмерной поспешностью. — Любовь Господня проистекает из всеведения.

Люсинде хотелось бы в это поверить и на какое-то время ей это удалось. Но тут Анжела вернулась в Мюнхен и в Берхтесгаден, вновь стала домоправительницей у брата, пообещав писать Люсинде на адрес миссии. Несколько писем и впрямь пришло, благодаря чему вновь появилась возможность побеседовать с Джулианом, но в тот период, когда Элио, Карл и Лили буквально рвали ее на части, дело не пошло дальше простого «здравствуйте».

Глупо, как это она ухитрилась вложить столь многое в постройку, возведенную Карлом, а потом дать возможность обрушиться всему зданию! И, разумеется, немалая часть вины падает на нее. Но Джулиан сумеет понять и, так или иначе, даст ей свое благословение. Люсинда вылезла из такси, едва не расплакавшись. Да, конечно, главные ворота заперты, но наверху, в угловом окне, горел свет. Это был кабинет Джулиана.

Она постучала, прождала бесконечно долго, а потом появился он со старомодной керосиновой лампой в руке и выглядел при таком освещении явно изумленным.

— Фройляйн Краус! Что-нибудь стряслось?

Он был в рубашке с закатанными рукавами, в подтяжках, волосы всклокочены. Нормальный вид свободного от службы священника. Пока они поднимались по лестнице, Люсинда молчала; она все расскажет ему, но только не сейчас. Но тут она попала в комнату, казалось, разваливающуюся на части подобно ее собственной жизни. Беспорядочно разбросанные досье, рекомендательные письма, собранные в стопку картины, плакаты, явно только что снятые со стен и завернутые в старые газеты.

— Вы уезжаете?

Джулиан, понурившись, кивнул, принялся бесцельно перебирать брошюры и книги.

— Меня отзывают. Мы с Первой Президентурой разошлись по… — Он шмыгнул носом. — …можно сказать, по вопросам тактики. Старейшины не видят смысла в том, чтобы вербовать в Сион новых пилигримов, если те все равно не попадут в США согласно только что принятому закону об иммиграции.

У Люсинды подкашивались ноги. Она села.

— Не дадите ли вы мне стакан воды? — Получив испрошенное, она отчаянно улыбнулась. — Ну, и когда же вы уезжаете?

— На следующей неделе, в среду. На «Иль-де-Франсе». — Он принялся рыться в бумагах, беспорядочно разбросанных по письменному столу, словно обрадовавшись возможности отвлечься от разговора. — А вы не слышали? Хотя нет, не думаю.

Якоб в конце концов получил согласие на экспедицию. Они с Оскаром сейчас в Париже, подбирают себе команду. — Джулиан показал Люсинде письмо из Лувра. — Думаю, мне удастся составить ему компанию, по меньшей мере, до Нью-Йорка. — Он строго улыбнулся, что означало, что он собирается на свой лад пошутить. — Старейшинам кажется, будто Якобу могут пригодиться мои советы. Насчет того, как раскуривать с краснокожими трубку мира.

Люсинда улыбнулась, хотя и неискренне. Она представила себе прекрасный корабль, знаменитый «Иль-де-Франс», машущие на прощание руки, развевающиеся флаги. Представила и себя, остающуюся на причале.

— Но не у меня одного заботы. — Джулиан говорил искренне, говорил приглашающе. — Свои заботы у всех.

Сколько бы Люсинда ни пила, во рту у нее по-прежнему было сухо, поэтому она отставила стакан в сторону.

— Хочу рассказать вам одну историю. Она о… о множестве всяких вещей. Например, о том, как мы познакомились с Анжелой. Это было не Божьих рук дело. По крайней мере, так хочется думать.

Люсинда начала неторопливо рассказывать, следя за выражением глаз, которые, казалось, видели ее в лучшем свете, чем она того заслуживала, которые велели ей продолжать безмолвным одобрением или, куда реже, деликатным укором. И ее сомнения и страхи мало-помалу растаяли, словно их не было вовсе, — и она уже мало что скрывала от него, а потом и вовсе перестала скрывать что бы то ни было, ибо теперь к ней пришла уверенность, что она попадет на борт этого корабля и ни за что не согласится сойти на берег.

Она рассказала ему о Карле, и слезы лились у нее при этом как будто из самой глубины души, а потом и об Элио, правда, уже выбирая слова с куда большей осторожностью. Слишком тесно оба эти мужчины были связаны с темой, которой она не смела касаться ни в коем случае. Ребенок, который чуть не оказался в мусорном бачке у Дорфманов, отец ребенка, вопрос о котором можно разрешить, только бросив монету на «орла» и «решку»…

Но тут руки Джулиана прикоснулись к ее щекам, осторожно, но не без определенной угрозы, а его губы придвинулись вплотную к ее губам. От него пахло чистотою. Сеном и сильным дешевым мылом. Не стоит мне поступать так, сказал он, я недостоин. Нам надо помолиться. И она с благодарностью начала молиться. Это было похоже на первый вечер с Карлом, едва не раздавившим ее своим «Бугатти». Обещание и угроза — и все это одновременно.

Нет, лучше не думать об этом, никогда не думать. Лучше остаться здесь и всей душой вникнуть в новый жизненный план. А Бог возлюбит ее, как же иначе? С чего бы тогда Он сулил ей то одно, то другое?

Якоб Роше ни за что не признался бы себе в этом, но прощание с дьяконом Сполдингом и его невестой доставило ему радость. Нет, конечно, они скрасили утомительное путешествие по синему морю среди отвратительных зеленых рож. И благодаря их присутствию на борту появилась, по крайней мере, тема для разговоров: о том, как дьякон и его барышня взяли себе по отдельной каюте в третьем классе, но, тем не менее, в ночной тишине по коридору разносились торопливые шаги…

Но противно становилось, когда дьякон, отведя его в сторону, принимался внушать: Якоб, пожалуйста, объясните им, что не следует распускать языки. То есть уже взывал к умению членов его «команды» держать язык за зубами, а ведь это умение вскоре понадобится самому археологу.

Не то чтобы на борту «Иль-де-Франса» вовсю трезвонили свадебные колокола. Парочка избегала любых упоминаний о своей помолвке. Именно Оскар заговорил о том, что, по его словам, в воздухе пахнет свадьбой, после того, как они все распрощались на Центральном вокзале, который тоже представлял собой своего рода храм.

— Вы должны были сами заметить, Якоб. Обручальное кольцо уже продето дьякону в нос.

Оскар, безусловно, был циником, однако ошибался он крайне редко.

Фройляйн Краус, конечно, сильно изменилась: никакой, насколько он мог судить, косметики, явное желание выглядеть воплощением добропорядочности, постоянные прогулки под ручку с суженым. Якоб искренне желал им добра. Если бы только они с Анжелой… Но тут же эта перспектива утрачивала реальность: ее брат ни за что не согласится на это.