В чем дело? — Такой вопрос мне хотелось задать, но тут мы все услышали шум приближающихся шагов. В двери показалась голова Джона.

— Ах, прости, мать. Я увидел, что открыто…

— И любопытство взяло над тобой верх. Не извиняйся, дорогой. Мы просто вспоминаем былые времена. — Она улыбнулась с тем же мрачным изяществом, с каким любовалась с афиши на нежеланных гостей в столовой. — Но раз уж ты здесь, почему бы тебе не показать мистеру Эшеру свою работу?

Рукой, напоминающей окорок, он шлепнул себя по обтянутому джинсовой штаниной бедру.

— Но я в таком виде.

— Глупости, дорогой. Ты прекрасно выглядишь.

— Дело не только в этом. — Джон, сняв большую шляпу, пригладил грязноватые белокурые волосы, тонкие, как у младенца, но уже редеющие. — Просто не хочу затаскивать сюда всякую грязь. — Но его взор упал на любимую игрушку, и гордость возобладала. — Посмотрите, что мне удалось сделать с трансмиссией.

Я, как мне было предложено, нагнулся, а затем издал несколько одобрительных возгласов. У Джона и впрямь имелся дар Божий — возня с любой машиной марки «Бугатти» сильно смахивала на кардиохирургию. И едва предоставившийся шанс потолковать о машине сразу же заставил его разоткровенничаться.

— Мы с отцом ездили на ней в прошлом году в Седер-Сити и обратно — и все это без единой поломки! Мы хотели устроить гонки, если бы, конечно, нам удалось обзавестись Тридцать пятой моделью.

Люсинда кашлянула, призывая его к осторожности.

— Не надоедай своими рассказами мистеру Эшеру, Джон. Отцу бы такое не понравилось.

Он молниеносно ответил ей яростным взглядом, сильно напомнив в этот миг Джулиана, хотя, на какую-то долю секунды, мне удалось разглядеть в его чертах и кое-что иное, прежде чем он потупился, спрятав свою тайну и от меня, и от остальных.

— Простите, миссис Сполдинг, но мне хотелось бы возразить вам. — Я с улыбкой окинул взглядом продолговатый, словно бы преувеличенный корпус «Бугатти». Чего ему пока еще не хватало — так это вентиляционного отверстия в крыше. — Разве вы не заметили, что эти машины превращают нас всех в подростков? И Джулиана тоже. Он рассказал мне о том, что ему даже снилось, будто он завладевает королевским «Бугатти». Не на это ли вы намекнули, Джон? Только представить себе, что здесь, в глубине гаража, стоит эта изумительная машина, вдобавок ко всем прочим.

Джилл как-то подобралась и, широко раскрыв глаза, на меня уставилась. Джон нерешительно повел плечами, повернулся к матери, словно надеясь выслушать от нее инструкцию. Что касается самой Люсинды, то она засмеялась, может быть, чересчур громко, отреагировала с несколько чрезмерной поспешностью.

— Все-то вы выдумали, мистер Эшер. Уж я-то своего мужа знала. — Встрепенувшись, она дала нам всем понять, что пора прикрывать эту лавочку. — Дорогой, ты не поможешь мне запереть…

— Миссис Сполдинг, — уперся я. — А Джулиан показывал Элио этот гараж?

— Ну конечно же.

— И вы тогда пришли сюда вместе с ними? — Ее лицо изменилось, оно явно напряглось.

— К сожалению, нет. Они решили потолковать с глазу на глаз.

— Что ж, это просто себе представить. Два завзятых «бугаттиста», конечно, им было что рассказать друг другу. Как жаль, что мы так никогда и не узнаем, о чем именно они разговаривали. Кто-то позаботился, чтобы этого не произошло. Подстраховался с обоих концов.

Я значительно посмотрел на Джилл. Прошло мгновение, может быть, два, хотя мы с ней репетировали этот поворот разговора заранее. Затем Джилл встряхнулась, достала из сумочки бумагу и протянула ее Люсинде.

Здесь все дело было в точном расчете времени. Столкнувшись с Джилл в это короткое, но столь опасное мгновенье, Люсинда действовала стремительно, однако все же недостаточно стремительно. В ее движениях промелькнула тень испуга.

— Да, шериф уже показывал мне это. Похоже на те фотографии, что расклеивают на почте. — Она подержала рисованный портрет Гарри на расстоянии вытянутой руки. — Неприятное лицо.

— Он едва не убил моего сына, — вступилась Джилл.

— И, скорее всего, это он убил вашего мужа.

Люсинда, подавшись вперед, оперлась о руку Джона.

— Я понимаю, поверьте мне. Просто не вижу смысла снова все это обсуждать.

Я взял у нее рисунок.

— Но ведь именно для этого мы сюда и приехали. Объединить усилия. Мы ведь партнеры, не забывайте!

Мы с ней, фотограф и престарелая актриса, уставились друг на друга. Что бы ни хотелось ей сейчас скрыть, она колебалась куда дольше, чем перед тем, как предаться воспоминаниям в саду.

Наконец она недоуменно и оскорбленно приподняла бровь.

— Вы проверяете мою реакцию, мистер Эшер?

— Не злонамеренно.

— Можете убрать эту штуковину. — По-прежнему опираясь на руку сына, Люсинда знаком велела ему погасить верхний свет. — Он похож на одного человека, которого я когда-то знала. — Отвернувшись от меня, она мелкими шажками направилась к своему ослепительному, словно бы сложенному из фрагментов разных мозаик, дому. — Но сходство весьма отдаленное.

В одиночестве и без сна, любуясь слабым янтарным светом, я лежал на раскладном диване в комнате, еще недавно представлявшей собой рабочий кабинет Джулиана. Не то, чтобы мне было неприятно находиться здесь, — в конце концов, гость не вправе проявлять чрезмерную разборчивость. («Строго говоря, мы не рассчитывали на то, что вы появитесь вдвоем, — сказала Люсинда, пока Долорес, снуя из комнаты в комнату, выворачивала матрасы. — И, мне кажется, вам захочется лечь порознь… ах вот как! ну да, разумеется».)

Так что, попрощавшись с Джилл и отсалютовав ей зубной щеткой из другого конца длинного коридора, я отправился в по-джентльменски выбранную мною комнату, куда менее удобную, чем та, в которой устроилась на ночлег Джилл. Возможно, ночевка в этой комнате поможет мне кое-что узнать о ее былом хозяине. Алан, остающийся оптимистом и на эшафоте. Как объяснила нам Люсинда, после трагической развязки она распорядилась очистить здесь все книжные полки, переклеить обои и отправить все вещи Джулиана в ящиках на чердак. «Мне не хотелось оставлять никаких памяток, мистер Эшер. Этого мне было бы просто не вынести. Мои воспоминания достаточно тяжелы и без того».

Единственным памятным предметом, оставшимся от Джулиана, был антикварный письменный стол с откидным верхом — слишком громоздкий для того, чтобы его можно было сразу же убрать. Сейчас он был заперт, на столешнице не лежало ни единого клочка бумаги. Как только Люсинда оставила меня в одиночестве, я, поборовшись с искушением не более пятнадцати секунд, приступил к осмотру ящиков. Но они оказались заперты — причем со всей безнадежностью. Я выругался, подул на сломанный ноготь и в конце концов, чиркнув спичкой, зажег молочно-белую керосиновую лампу, стоявшую на поверхности неприступной дубовой твердыни. Еще раз призвал себя довольствоваться малым. В жемчужном свете я попытался разгадать тайну здешнего убранства, исходя из темных пятен и дыр из-под винтов и гвоздей, все еще оставшихся кое-где на стенах. Но самые интересные для меня места Люсинда прикрыла, повесив большие работы Рётке, аляповатые и безвкусные; они показались мне гигантскими чернильными кляксами.

Я пожалел, что не знаю Люсинду несколько лучше. Она немного напоминала одну из моих бабок с отцовской стороны, — а в той женщине было достаточно яду, чтобы отравить и аннигилировать целую свадьбу еще до того, как гости подъели свадебный пирог. И когда скандал уже был в полном разгаре и, одно за другим, произносились слова, которые никогда и ни за что невозможно простить, она удалялась в кресло-качалку на крыльце — и раскачивалась, бесконечно раскачивалась. Моего деда и ее мужа свалил цирроз, а она дожила до девяноста с лишним.

И теперь Люсинда вела себя с нами, с Джилл и со мной, аналогичным образом, устроив эту дикую вечеринку в пижамах, которых (и которой) не постыдился бы и сам Макиавелли. Сейчас у меня над головой беспрестанно кружился один из ее чертовых мобилей. Да и пошла бы к черту она сама.