Мой взгляд сразу же сконцентрировался на нем, упустив поначалу из внимания все остальное. Машина, зрители, даже девица — все это дошло до меня только мгновенье спустя. Подобно всем остальным колебаниям, размышлениям, так и не приведенным в исполнение планам, которые пришли позже. После того, как я впервые откусил от этого яблока, все самым решительным образом в моей жизни переменилось.

Красный свет погас. Фрэнсис высунула голову из дверей фотолаборатории.

— Привет, дорогой. — Увидев мое лицо, она вздохнула, словно ей пришла пора вновь со мной попрощаться. — Значит, ты уже увидел.

30 октября 1968 г.

Среда за полдень — и вот он я, только что расставшийся с частью собственного тела длиной в шесть тысяч миль. В пальто мне зябко, я меряю шагами железнодорожную платформу вокзала в Мюлузе. Большие часы на башне показывают семнадцать минут второго. Тринадцать минут до прибытия парижского экспресса. На нем приедут участники тура, намереваясь осмотреть пятый и шестой королевские лимузины.

Листья уже облетали, виясь в солнечных лучах, которые больше не грели. Усевшись на скамейку, я разглядывал большую черно-белую вывеску. Мюлуз. За последние двадцать лет я проезжал этот город три, может быть даже четыре раза, поездом, идущим в Германию или из нее. Однажды — вдвоем с Лоррен, испытывая негу, которая наступает после занятий любовью. В другие разы — по делу, когда медовый месяц остался на десятилетие позади.

Тогда я видел, как этот знак проплывает мимо, вместе с высокой зубчатой крышей мельницы — самого высокого здания во всем городке, осознавая при этом, что отсюда рукой подать до самой большой в мире коллекции «Бугатти». Но ни разу не сошел здесь с поезда. Много лет назад я написал Шлюмпфам, Гансу и Фрицу, прося их позволить мне бросить хотя бы взгляд во внутренние помещения давным-давно перестроенной мельницы. В самоубийственном порыве я даже предложил оставить дома фотокамеру. Но нет, они протелеграфировали мне категорический отказ. Наши машины это наша личная радость. Наша — и только.

Кто же заставил братцев отказаться от своего всегдашнего правила? Открыть ворота перестроенной мельницы не просто одному посетителю, но целой группе? До меня донеслись какие-то слухи о неполадках в их текстильной империи. Мощные зарубежные конкуренты. Профсоюзы, озверевшие после майских событий. Шлюмпфы всех достали, поэтому семена падали в благодатную почву: скоро, мол, им придется выставлять свою коллекцию напоказ, чтобы свести концы с концами.

Может быть. А может быть, Ганс и Фриц решили просто-напросто уподобиться Джефри Макгоуэну, который взял да и пригласил к себе на Рождество всех автомобильных фанатов после того, как его папочка купил ему самый большой «Лионель» из всех, что когда-либо были выпущены.

Двадцать пять минут второго. Я расстегнул футляр камеры и достал вырванную из журнала 68-ю страницу. Я столько раз складывал этот лист и вновь раскладывал его на пути сюда из Сан-Диего, что бумага утратила глянец. Человек на фотографии, которого обнимала девушка, был в очках в роговой оправе и одет, как положено богатому туристу. И лицо у него было — по крайней мере, на первый взгляд — не такое, как у преступника, объявленного в розыск по подозрению в двух убийствах.

Я не испытывал на его счет никаких сомнений: Гарри был тем, кого я искал. Но я также осознавал всегдашнюю полуавтоматическую беспечность пограничного и таможенного контроля. И меньше всего внимания привлекают к себе в таких ситуациях старики — проверяющим все они кажутся на одно лицо. Обладая колоссальной выдержкой и не имея броских примет, Гарри, должно быть, счел детской забавой укрыться от полиции и затеряться в пользующейся особыми привилегиями толпе туристов.

Так почему же я не напустил на него полицию? Джилл пыталась подбить меня на это еще перед вылетом из Штатов. «Не валяй дурака, Алан, не строй из себя Пинкертона. Ты хочешь расспросить его? Наведайся к нему в тюрьму — и там обо всем расспроси».

Беда была в том, что я не мог себе представить, будто это может пройти без сучка без задоринки. Напротив, любое обращение в полицию со стороны добропорядочного гражданина, каким я и являюсь, заканчивалось в моем воображении тем, что Гарри — кем бы он на самом деле ни был — падает наземь, скошенный автоматной очередью. Или в лучшем случае тем, что мне со всей официальной вежливостью предлагают держаться подальше от этой окруженной дымовой завесой таинственности истории. Нет, достаточно я просидел, ощущая собственную беспомощность и не имея другого влияния на развитие событий, чем то, которое способен подарить пульт дистанционного управления телевизором.

Час тридцать три. Кажется, Муссолини добился того, что поезда начали прибывать по расписанию? И вот вдалеке на путях, размером в две булавочные головки, зажглись огни поезда. Передний освещал путь, боковой описывал круг за кругом. Я наскоро собрал пожитки, наблюдая за приближением поезда. Да, но как же быть с моим собственным приближением — к участникам тура? Я разработал более или менее удобоваримую версию для Ивана Ламберта. А вот, мол, и я, лучше поздно, чем никогда, прибыл запечатлеть грандиозный финал вашего тура. Что же касается встречи с Гарри, то мне предстояло разыграть из себя полного идиота. Разумеется, я не собирался спугнуть его. И никаких «держи вора!», нет, ничего подобного. Но вот заревел гудок, на этот раз — на полную мощность, и словно бы выдул у меня из головы все зыбкие планы и решения.

Огромный и неудержимый, мимо пронесся локомотив, растрепав на мне одежду и взъерошив волосы. Наконец поезд всей своей громадой начал останавливаться, колеса застучали по рельсам все глуше и глуше. Проводники соскочили на перрон еще до полной остановки, словно команда назойливых судебных исполнителей.

68-я страница обернулась явью. Миссис Хрущева сошла на перрон первой, а следом за ней неопределенное число японских бизнесменов. Молодая парочка (шведы? датчане?) с одинаково длинными волосами напомнила мне двух заскучавших афганских борзых. Чернявый человечек в чересчур шикарном для данной ситуации костюме, явно пошитом у одного из ближневосточных кудесников жанра. А вот и девица с этюдником.

Я подошел поближе, стараясь держаться около нее, что было не просто из-за прибывающей толпы. Если я правильно сосчитал, приехавших оказалось тринадцать, а руководил всеми крепкий мужчина за тридцать, который не мог быть никем иным, кроме как мистером Иваном Ламбертом. Никакого Гарри Стормгрина среди них не было. Никого, даже отдаленно похожего на него.

— Прошу прощения, мистер Ламберт!

— Да?

Он оглядел меня с напускной близорукостью, присущей англичанам, когда они сталкиваются с незнакомцами. Никакого контакта между нами не возникло, пока я не представился, а он не связал мой голос с нашими телефонными переговорами.

— О Господи! — Он пожал мне руку. — Вот уж кого не ожидал здесь встретить, так это вас, мистер Эшер. Мне-то казалось, будто вы все еще лежите весь забинтованный. Но что вы здесь делаете?

И, не дожидаясь ответа, он, окруженный своей паствой, начал оглядываться по сторонам.

— Мне кажется, нас должны встретить служащие гостиницы.

— А встречаю вас я.

Я объяснил Ламберту все, кроме причины своего появления здесь. Еще накануне я позвонил Жану Жулу. Как поживает Тридцать пятая модель, ранее принадлежавшая Элио, на новом месте? Мсье Жулу, к совести которого я таким образом воззвал, оказался достаточно любезен, чтобы выполнить мою просьбу. А она заключалась в том, чтобы мне позволили сыграть роль его личного представителя, когда прибудут участники тура.

— Так что не удивляйтесь. А гостиница сразу за углом.

— Как это любезно с вашей стороны!

Ламберт и тринадцать его подопечных оглядели меня со смешанным в индивидуальной пропорции у каждого чувством удивления и опаски. Один из японцев щелкнул «никоном».

— Все на месте? — непринужденно осведомился я.