Элио Чезале сидел на диване, закинув ногу на ногу, он явно чувствовал себя здесь как дома. Элио смотрел на Люсинду, игравшую на рояле в четыре руки со старавшимся выглядеть молодым блондином, у которого был квадратный подбородок.

— Дорогой, познакомься с Фрицем! — Она ухмыльнулась, довольно дурашливо. — Он тебе понравится. Нет такой песенки, которой бы он не знал!

Гривен кивнул или, по меньшей мере, так ему показалось. Элио уже поднимался с дивана, уже протягивал ему руку, обнажив в улыбке зубы, еще более белые, чем его крахмальная рубашка.

— Что это, Карл, у вас вид такой приобалдевший? — И, обратившись к Люсинде, он добавил. — Тебе следовало бы сказать ему. Терпеть не могу всякие тайны!

С языка у Гривена уже готовы были посыпаться вопросы. Но тут он глянул через плечо другу. В центре гостиной, возле еще не полностью укомплектованного бара и стола, заставленного закусками, слуги и дворецкий с трепетом толпились у роскошной ледяной скульптуры автомобиля, во всю длину которого возлежала королевская белуга.

— Разве это не изумительно, дорогой? — Люсинда, обойдя длинный ледяной капот, заметила наконец, с каким выражением он на нее уставился. — Это выдумка Фольбрехта.

— И размеры тоже от него, — с чрезмерной поспешностью добавил Элио.

— Разве ты не рад, Карл? А я собираюсь объявить всем, что это твоя идея.

Художник и здесь потрудился на славу, Гривен вынужден был признать это. Чистая и хрустальная, скульптура должна была оставаться нетронутой как минимум до полуночи. Подойдя поближе, Гривен обвел ее кончиком пальца по всей длине, от радиатора до заднего бампера. Сейчас на пальце не осталось и капли влаги. Но это дело наживное.

— И какой прецедент, дорогой! Возможно, следующий прием ты устроишь на пляже, и тогда королевский лимузин можно будет изготовить из песка!

Люсинда неуверенно рассмеялась.

— К тому времени, — сказал Элио, — вы оба уже будете ездить на настоящей машине. — Стоя рядом с Люсиндой, он сделал следующее объявление. — Бугатти составил телеграмму, но потом решил, что лучше передать ее текст со мною.

Элио подал Гривену конверт.

— Этторе, смотрите-ка, — выдохнула Люсинда. — Видишь, Карл? Разве это не…

Нет, ее улыбка ни в коей мере его сейчас не радовала.

— И давно ли тебе об этом известно?

Фриц прекратил бренчать на рояле, слуги и дворецкий, замерев как вкопанные, уставились на Гривена.

— Ради всего святого, Карл, — в конце концов сказал Элио. — Я прибыл с телеграммой минут за десять до твоего прихода.

Люсинда то и дело покачивала головой, словно начисто отрицая всю сложившуюся ситуацию.

— Сейчас еще слишком рано для вечерних забав. Прошу у всех прощения.

Она дала какие-то распоряжения слугам, и те, вооружившись подносами, проследовали за ней на кухню.

Меж тем в гостиной повисло молчание. Фриц заполнил этот вакуум, сыграв на рояле «Самые стройные ножки в Берлине». Гривен, усевшись на диван рядом с Элио, почувствовал себя столетним старцем.

— Прошу прощения. Мы тут все перенервничали из-за скорой даты. Мандраж, — употребив вульгарное словцо, Гривен подмигнул. — Мне бы не стоило так разоряться.

Элио примирительно пожал плечами. Бугатти, судя по подтексту телеграммы, тоже пребывал в превосходном состоянии духа.

— А это он серьезно? Насчет приглашения меня с Люсиндой?

— Патрон никогда не приглашает. Он приказывает прибыть. А что?

Гривен, собравшись с духом, поведал ему о своем замысле.

— О Господи! — Элио, ужаснувшись, рассмеялся. — С тем же успехом можно попросить его допустить на завод бродячий цирк.

— Я ведь не говорю о всей съемочной труппе. Одна камера, максимум две. И самое большее — человек двенадцать. Вы собираетесь в ближайшее время увидеться с ним?

— Я возвращаюсь в Молсхейм через неделю. — Элио задумался. — А что, может быть, это мысль. Как раз то, что нужно, чтобы у Эбе и Лидии глаза на лоб вылезли.

Гривен улыбнулся и пробормотал слова признательности, но что-то продолжало томить его.

— Вы проделали такое путешествие. И все это для того, чтобы сыграть роль почтового голубя?

— Нет-нет! Патрону угодно, чтобы я поддержал вас в первые дни съемок. И, кроме того, мне не хотелось пропустить сегодняшний прием. Здесь ведь, насколько мне известно, будет весь город?

Значит, они и впрямь контактировали у него за спиной, Люсинда и Элио. Письма? Звонки? Мой дорогой, вы просто обязаны приехать, а Карлу я не скажу ни слова… Нет, кто-нибудь другой мог бы подумать об этом дурно, но только не он.

— Давайте выпьем. — Гривен подошел к бару и откупорил первую за весь вечер бутылку шампанского. — За Люсинду!

— А не за лимузин?

— Эта чертова машина не застит мне белый свет.

Оба кивнули и торжественно выпили. Гривен уже собирался отправиться на кухню, чтобы помириться с Люсиндой, но тут зазвонил дверной колокольчик.

— Я открою!

И вот он уже ослепительно улыбался добропорядочного вида парочке, которую видел впервые в жизни.

И эта ситуация начала повторяться с такой же методичностью, как припевы в песенках, которые наигрывал Фриц. Не то чтобы каждый из гостей оказался для Гривена совершенным незнакомцем. Довольно рано появился Топорков в компании с Зандером, Хеншелем и Фольбрехтом, — это были все приглашенные на вечер участники съемочной труппы.

И на друзей Гривена, и на совершенно не знакомых ему людей маленький ледяной королевский лимузин произвел замечательное впечатление. Ах, какая прелесть! Компания клубилась возле него, попивая шампанское и лакомясь черной икрой. Люсинда вернулась из своего «изгнания» с таким видом, будто никуда и не уходила. Топорков принес фотоаппарат и заставил ее вместе с Гривеном попозировать у ледяного лимузина с бокалом в руке. Гривен понимал, что о чем-то непринужденно беседует. «Да, я надеюсь, что она принесет мне истинное счастье. Ах, вы имеете в виду Люсинду? Ха-ха-ха!»

Еще один снимок, улыбайтесь шире и веселее! Гривен заметил, что на поверхности ледяного «Бугатти» уже начали формироваться первые капли влаги. И вдруг он увидел себя и Люсинду с их будущей, с якобы их будущей машиной, — а снимки, запечатлевшие нынешний миг, будут пылиться в ящиках стола и в старых фотоальбомах. Ведь пройдут месяцы, пройдут годы, Гитлер добьется своего, — и кому тогда понадобятся фотосвидетельства того, что было когда-то?

Темп вечеринки, уже участившийся, получал очередной заряд кофеина с каждым новым, выливающимся в небольшой спектакль, появлением. Курт Вайль и Лотта Ления… Кандинский… Отто Клемперер… Брехт со своей всегдашней двухдневной щетиной (никогда не трехдневной, но и никогда не свежевыбритый). И никто, по меньшей мере — из мужской половины общества, не вызывал большего благоговения, чем патриарх немецкого театра Макс Рейнхардт.

Короткий, коренастый, властный человечек… Но для Гривена каждая встреча с ним во плоти оборачивалась разочарованием, словно на сцене только что бушевала вьюга, а он заглянул за кулисы и увидел, что все дело — в искусной игре световыми бликами. Для него Рейнхард навсегда остался Голосом, отдающим распоряжения из тьмы второго яруса в ходе репетиций его, гривеновского, Голема.

— Карл! — Рейнхардт двинулся к нему, распахнув объятия. — Я рассчитывал застать все того же школьника, того же отличника, а вместо этого… — Его улыбка напряглась, словно сам процесс идентификации и дефиниции доставлял ему определенные трудности. — Вас соблазнили, вот что я могу сказать со всей уверенностью.

— Как и всех нас! — беззаботно ответил Гривен, прекрасно понимая, что все внимательно вслушиваются в его слова. — А моя маленькая искусительница где-то здесь поблизости.