На экране, одна за другой, начали появляться экзотические картины. Увитые виноградом гондурасские пирамиды, мексиканские храмы, древние захоронения в Аризоне. И Якоб оказался превосходным гидом по дебрям прошлого. Люсинда, правда, не все поняла. Говорил он что-то об израильтянах, переправившихся через Атлантический океан, чтобы обосноваться в обеих Америках, и о том, что Христос спустился к ним с небес. Да, эти евреи вечно ухитряются оказаться в центре всего! Но что же говорит Якоб дальше?

— Многие из показанных вам развалин могут оказаться городами нефийцев, описанными в Мормонской Библии. Церковь, равно как и музейные работники по всей Европе, скоро придут к осознанию этой истины. На следующий год, если ничто не помешает, я возглавлю первую экспедицию, в ходе которой будут тщательно исследованы все эти города. — Он подходил уже к ударной концовке, явно заранее отрепетированной и не без тайного расчета на аплодисменты. — Однажды эти камни воистину возглаголят. Они поведают нам о том, почему Господь убрал с них свою десницу.

Якоб вернулся на место под гром рукоплесканий. Зарумянившись, он сел на место между самыми преданными обожателем и обожательницей. Анжела погладила его по руке, даже Оскар не сдержал улыбки.

— В следующий раз тебе придется раздавать им кирки и лопаты.

Выслушанная лесть раззадорила Якоба. Приосанившись, он обратился к Люсинде:

— Ну что, барышня? Я обратил вас в свою веру или вы по-прежнему полагаете, будто я витаю в облаках?

— Я бы ответила утвердительно. На оба вопроса.

Все, включая Оскара, рассмеялись. Это мгновение словно бы сплотило воедино всю четверку. Но староста уже вновь призывал к вниманию аудиторию:

— Дамы и господа, а теперь мне хочется представить вам самого дорогого нашего гостя. Дьякон Джулиан Сполдинг прибыл в Германию шесть лет назад из самого глухого угла Земли Обетованной, уготованной нам Брайхемом Янгом. Он принес весть, которая оказалась нетленной, принес весть, имеющую такую же силу в нашей стране, как и в его собственной. Прошу вас…

До сих пор он просто сидел в переднем ряду, сидел, как все, сидел рядом со всеми. Но вот он поднялся и занял место на кафедре, за которой только что стоял староста. Мужчина невысокого роста, строгий черный костюм казался слишком большим на его стройном теле. Но крупные костистые ладони выдавали его грубые руки землепашца. Как у отца, только без грязи под ногтями. Заблудившийся и попавший не на свое место фермер, еще, небось, солома в волосах осталась, — так поначалу подумала Люсинда.

Но тут он заговорил, на гладком и безыскусном немецком. Заговорил о пустыне, которая поглотит весь Фатерланд, заговорил о земле, за которую не стоит сражаться армиям, истребляя друг друга, потому что Господь Бог велел содержать ее в чистоте. Он заговорил о Боге в скромных, но задушевных выражениях, заговорил о тихих беседах, которые он ведет с Богом при свете звезд. Пророк Брайхем был первым, но далеко не последним из Божьих избранников, и Джулиан Сполдинг поведал о поездах, устремляющихся через горы и долы и в концов концов прибывающих на берег великого озера Солт-Лейк.

У Люсинды имелась своя теория относительно устройства дел на земле. Матушка Природа изначально поделила людей на хороших и плохих, снабдив каждую из половин определенным набором инструкций наподобие нот для механического пианино, а значит, им приходится исполнять одну и ту же мелодию на протяжении всей жизни. Да они сами и были этой мелодией, ни больше, ни меньше.

Так что у нынешнего проповедника из лесорубов не оставалось иного выбора, его вела чужая воля, откуда бы она ни взялась. Конечно, ее источник находился внутри, а все остальное — волевой подбородок, страдальческая доброта губ и глаз, мальчишеская повадка, с которой он стоял, сунув одну руку в карман, — все это было всего лишь деталями оркестровки. Шуток от него ждать не приходилось. Не было в нем ни ледяной интеллектуальной мощи Карла, ни волнующего сексуального призыва, исходящего от Элио. Но ведь всего сразу и не бывает.

Но только поглядите на это прекрасное лицо! Он знает ответы на вопросы, которыми она себя даже не озадачивала. Анжела, конечно, оказалась права. Какая жалость, что у этого парня нет подружки. Ни одна женщина не допустила бы, чтобы ее мужчина вырядился в такой ужасный костюм.

А о чем он говорит? Что-то насчет Зова, исходящего с далекого Запада, Зова, требующего от верующих вернуться в Новое Царство Сиона. Сиона? Люсинда скосила глаза на Анжелу. Да, конечно, услышав это слово, та тревожно заерзала.

Но не надо об этом, по крайней мере, сейчас. Какой изумительный, однако, выдался вечер! И никакой причины для интуитивной опаски. Пусть этот Джулиан Сполдинг возьмет ее за руку и похитит у Карла, у Гитлера и у всех остальных. Хотя бы на один вечер.

И ведь это не требует никаких усилий! Все равно, что, вертя ручку приемника, перестроиться с одной станции на другую. И не о чем беспокоиться. Но ей придется быть особенно нежной с Карлом, чтобы показать, как она ценит их отношения. Их отношения, которые сохранят свою силу навсегда.

«Нет, мне ничего не было известно о новом круге знакомых Люсинды, по крайней мере, поначалу. Она, безусловно, скрывала их от меня, хотя бы на первых порах, но я и сам в то время был глух и слеп. Следил не за той опасностью. Множеству людей пришлось расплатиться за мои ошибки, Алан. Включая и вас».

Сезон дождей. Так Гривен называл время, остающееся до третьего октября. Дни? Недели? Время улетало, пока он, одну за другой, комкал и выбрасывал в корзину страницы сценария и установочные расписания на ход съемок. Он уделял сочинительству слишком много внимания — и все-таки недостаточно, поскольку его все время отвлекало одно обстоятельство: собственное письмо, расправив крылья летящее через швейцарские Альпы в Цюрих. А оттуда… одному Богу известно, каким кружным путем отправится письмо, пока не попадет в руки «маленького ефрейтора».

Он предпочитал думать о Гитлере в уничижительных терминах, так ему было проще: чем мельче враг, тем ничтожнее ожидаемые от него напасти. Но к середине сентября он по-прежнему не слышал ничего, кроме стука собственного сердца.

Так или иначе, среди бурь и землетрясений начал понемногу складываться ансамбль на будущий фильм. Зандер и Хеншель уже разрабатывали «картинку», великий Николай Топорков уже яростно спорил насчет того, что его камера должна быть установлена прямо напротив микрофонов — и какого черта это может кому-нибудь досадить? А Элио Чезале прибудет в Берлин после Нового года, милостиво одолженный Этторе Бугатти. Чтобы убедиться, как выразился сам Элио, что никто не наденет его кепку задом наперед.

На обратном пути из Молсхейма Гривен после долгих колебаний решил преподнести всю историю Люсинде с возможной деликатностью, начав с новостей об Элио, которые ей, конечно, больше всего захочется узнать.

— Погоди. Дело не только в этом.

Он развернул рисунки, сделанные Бугатти, пока она сидела, причесываясь, перед трюмо.

— Но это же просто чудесно, Карл! Машине необходимо придать некий блеск, не правда ли? Своего рода сексуальный вызов.

— Меня ты уже убедила.

— Ну да. Вот в чем, выходит, дело. — Ее рука с гребнем, совершая, возможно, уже сотое движение, замерла, она посмотрела в зеркало на Гривена. — Ты нормально себя чувствуешь?

Гривен подсел к ней на низкую скамеечку.

— Я на седьмом небе. Неужели сама не видишь?

— Да нет, я не об этом. — Люсинда, отодвинув рисунок в сторону, вновь всмотрелась в лицо Гривена на глади зеркала. — Ты выглядишь так, словно… а впрочем, ладно, проехали. Все уладится, Карл. — Она начала накладывать на лицо маску из крема. — В конце концов, ты ведь только посредник. Может, нам вообще стоит отказаться от этой затеи. Тем более, что все от нас только этого и ждут, знаешь ли, ждут отказа еще до начала съемок. Ну, а теперь тебе пора преклонить усталую голову…