— Не думаю, что с нашей стороны было бы умно оказаться на одном из этих снимков, — сказал он.

Оскар помрачнел — как это с ним порою бывало, хотя они оба ненавидели такие минуты.

— Честно говоря, ты иногда бываешь таким… да нет, не буду. — Он пожал плечами. — Тебе вовсе не обязательно уступать всем и каждому. Подумай своей головой. Прояви хоть чуточку эгоизма.

Так что на хвосте пленки Якоб сделал несколько снимков, где они были изображены порознь и даже вместе (последнее — с помощью шерифа). Но застарелые, пусть и явно недостойные, сомнения было не так-то просто выкорчевать. Якоб испытывал благодарность Оскару за добрый совет и в то же время тревожился из-за того, что чересчур ему доверился.

Экспедиция вернулась в Париж в середине сентября, и, по общему мнению администрации Лувра и Первой Президентуры Солт-Лейка завершилась триумфальным успехом. Разумеется, им не удалось найти ничего, похожего на Истинный Крест или бревна от ковчегов пророка Нефии, но ведь впереди и новые экспедиции, им предстоит исследовать целые континенты. Якоб проникся воистину бесконечным терпением, особенно после того, как ему позвонила Анжела.

— Да, мой дорогой! Адольф просто в восторге от этих снимков! И от твоих заметок тоже. Он уже лелеет мысль о том, как сформирует ополчение, как прогонит из тамошних мест краснокожих…

— Дорогая, у меня есть кое-какие дела, по которым мне придется побывать в Мюнхене. — Пальцы Якоба, сжимавшие телефонную трубку, заерзали. — Я с удовольствием предвкушаю встречу, возможно, за чаем, в ходе которой я объясню…

На линии что-то защелкало, связь чуть ли не пропала.

— Для меня очень трудно добиться его внимания хотя бы на пару минут. Да, разумеется, он благодарен! — Анжела закашлялась. — Собственно говоря, что ни предложишь Адольфу, он на все реагирует одинаково. Как на пищу, которую ему подают к столу. Он не спрашивает, откуда взялась, например, картошка. Ты понимаешь? — Разумеется, когда-нибудь им удастся воссоединиться, и наверняка, Якоб, он к этому хорошо отнесется, только надо еще повременить. — Я с нетерпением жду этого часа, — страстно прошептала она. — Верь мне!

Якобу и не оставалось ничего другого. Но после разговора с Анжелой он достал из шкафа гигантские сапоги из змеиной кожи, приобретенные в Альбукерке, штат Нью-Мехико. Если подложить в них вату, то они окажутся впору ему самому.

«Великая Депрессия. Мне всегда казалось, что это мягко сказано. Ее следовало бы назвать войной. Вы ведь помните, Алан, сколько ваших друзей было изуродовано в ходе тогдашних событий. Пластические хирурги творили прямо-таки чудеса. У человека могло вдруг оказаться два левых уха. А надо мной докторам пришлось потрудиться с еще большим рвением. Так они мне, по крайней мере, объяснили».

Неясные расплывчатые пятна, одно за другим опускающиеся откуда-то сверху, а затем вновь взмывающие вверх, — звезды, лягушки, четырехугольные листья клевера. Так что же вы сегодня видите, господин Гривен? — с этим вопросом вечно подходили к нему Другие.

Они объяснили ему, что бояться нечего, что лягушачьи человеческие хари, скалящиеся на него сверху, это всего лишь тени на потолке, — они вовсе не те, за кого себя выдают. Может, и так, ведь, застыв на спине и не отрывая от них взгляда, ему удается проследить за тем, как они изменяются. Конечно, он размышлял и о потолке, и о поле, и о четырех стенах. Но если он находится Внутри чего-то, непременно должно иметься и некое Снаружи. Он ухмыльнулся. Такие вопросы идут ему на пользу. Так утверждают Другие.

Прошло немного времени, и Другие перевели его в новую комнату, на этот раз в ней имелось окно, из которого ему были видны раскладные шезлонги и розовые кусты. Гривен — Другие объяснили, что для него же лучше, если и они, и он сам будут называть его по фамилии, — просиживал здесь подолгу, стараясь при этом напряженно думать. Снаружи и Внутри. Если у стекла две стороны, то как соотносится это со стеной, образованной кустами роз? За ней непременно должно быть другое Снаружи, причем даже больших размеров. Но об этом ему думать не следовало, потому что, едва задумавшись, он начинал кричать, а сиделки, мчавшиеся к нему, дарили его холодным алкогольным поцелуем, впрыснутым под кожу, совали в руку какую-то щепку, означавшую немедленное забытье. И как только внешний мир исчезал, откуда-то из глубины принимался нарастать дальний голос: «Лю… син… да…»

Позже Другие начали обращаться с ним иначе. Тот, что в очках и с козлиной бородкой, доктор Кантурек, присаживался на краешек кровати.

— Не хотите ли вы, Карл, посмотреть кое-какие картинки?

Карл — так они его тоже называли, когда им хотелось выказать ему свою милость или заставить его принять очередное снадобье.

— А я за это что-нибудь получу? Мороженое на ужин?

Но и картинки были вовсе не теми, за которые себя выдавали. Коровы, и лошади, и свиньи, которым каким-то образом удавалось перепорхнуть с потолка на бумажный лист. А потом — всего лишь расплывчатые чернильные пятна. Что вы видите, Карл? Он отвечал, что эти пятна, должно быть, можно свести холодной водой.

— А как насчет этого?

Уже не картинка, а самая настоящая дама — блондинка, хорошенькая, в модном платье.

Все помещение затряслось, стены словно сорвались с места и разом куда-то подевались. Но потом руки легли на плечи Гривену, легонько встряхнули их, послышался голос: «Посмотри на меня, Карл!» И это повторилось столько раз, что ему поневоле пришлось подчиниться. Хотя бы только кивнуть и сказать им «со мной все в порядке», это всегда доставляло им огромное удовольствие.

— Нет, — сказал доктор Кантурек. — Нет, мне так не кажется. — Он указал на даму, стоящую с поникшим видом. — Что вы можете рассказать мне о ней?

— Ничего. А что, вы с нею дружите?

— Сегодня утром, Карл, вы выкликнули ее имя.

— Это ложь! И вы не сможете доказать этого!

Доктор Кантурек целую вечность просидел на краешке кровати, прочищая стекла своих очков.

— Это ведь она мне солгала? Верно?

— Солгала в чем, Карл?

— Я не знаю! — Слезы выступили на глазах, хлынули обильным потоком. — Куда она делась?

— Это хороший вопрос. Но на сегодня достаточно разговоров. — И вновь этот взгляд, означающий, что доктор видит Гривена насквозь. — Вы не против, если завтра к вам придут посетители?

Они и впрямь пришли на следующий день. Двое мужчин в сопровождении доктора Кантурека, но ничуть на него не похожие. Настороженные и безжалостные глаза следили за каждым жестом Гривена. Они были похожи на санитаров, только вместо белых халатов на них были пальто и шляпы, а под пальто — двубортные костюмы, пахнущие… вещами, о которых он забыл и не вспоминал буквально до этого мгновенья. Кофе, сигаретами, дизельным маслом.

Герр Шварц и герр Бернгардт — так они представились. На груди у них сверкали металлические значки. Доктор Кантурек сидел в углу, сложив руки на груди.

Первым заговорил герр Бернгардт.

— Нам понятно, что вы расспрашиваете о госпоже… я хочу сказать, о Люсинде.

— Думаю, что так. Но я не уверен, что она мне на самом деле нужна. Со мной все в порядке. Так ей и передайте.

— С удовольствием, если бы это было возможно. — Шварц встал рядом со своим напарником. — Но вы последний, кто видел ее. И с тех пор прошло почти два…

Из угла, где сидел доктор, послышалось покашливание. Гривен поглядел в окно. В саду было солнечно, дул довольно сильный ветер. Но стекло, когда он прижался к нему носом, оказалось холодным на ощупь.

— А какой сейчас месяц?

— Май, — сказал Кантурек. — Если не ошибаюсь, семнадцатое мая.

— Нет. Июнь. По крайней мере, был июнь. Вам не стоит меня дурачить.

— Месяцы в наше время проходят куда быстрее, чем раньше. Послушайте, у нас есть пациенты, пребывающие здесь куда дольше вашего…

— А какой сейчас год? Скажите мне, какой год!