— Конечно, надо предварительно провести все анализы… — Долгая деликатная пауза. — Вы мне дадите номер вашего телефона?
— Нет! Я хочу сказать, что со мной нельзя связаться, вот прямо в настоящее время нельзя. — Она постаралась как можно быстрее одеться. — Послушайте, доктор, нам обоим известно, что именно покажут ваши анализы. Так давайте из этого и исходить, договорились?
Глаза за очками были непрозрачными и пустыми. Затем Морель извлек из нестираного больничного халата визитную карточку.
— Поезжайте по этому адресу в пятницу, восьмого июня, к двум часам дня. — Он что-то нацарапал на карточке. — Спросите фрау Дорфман. У нее и у ее мужа огромный опыт. Вы попадете в прекрасные руки. — Ревматическое покашливание. — Еще одно. Вам придется заплатить им пять тысяч марок, причем авансом. Это не вызовет у вас затруднений?
— Не думаю.
Да и впрямь никаких затруднений возникнуть не могло, если бы Карлу не вздумалось вдруг проверить свою бухгалтерию. Потому что в противном случае в нем тут же проснулся бы инстинкт ищейки. Что тебя тревожит? Пожалуйста, объяснись. И давил бы на нее до тех пор, пока она не поддалась бы на провокационные уговоры. Но она знала, как избежать этого, особенно с тех пор, как он затащил ее к Шнееру в студию звукозаписи.
Вся ее прежняя тяга к нему умерла, когда она попала в эту темную десятифутовую комнату. Она оказалась в ловушке, от нее потребовали, чтобы она вложила свои слова в уста Лили. И вдруг в заговор с окружающим миром вступили, казалось, сами стены, придвинувшись ближе, и ей пришлось вырываться из темницы, устроенной для нее Карлом, даже если эту темницу предстояло разрушить до основания…
Звук бьющегося стекла так или иначе заставил Люсинду проникнуться угрызениями совести. Отчаянно заплакав, она не спускала глаз с Карла, остававшегося в контрольном боксе. Но стоило ли из-за него расстраиваться? Он в состоянии сам о себе позаботиться. И, кроме того, их взаимоотношения так запутались, что практически вышли из-под контроля.
— Приехали, фройляйн. № 2360.
Водитель усмехнулся. О Господи, неужели об этом известно всем на свете? Люсинда дала ему на чай и одарила на прощанье улыбкой, искренне надеясь на то, что и чаевые, и улыбка не окажутся ни чересчур щедрыми, ни излишне скромными, чтобы запомниться.
Методом исключения она нашла № 236 среди готических фронтонов (ноль куда-то запропастился — и от него на вывеске остался только темный овал). Для начала Люсинда попробовала повернуть дверную ручку, а когда та не поддалась, постучала.
Дверь едва приоткрылась. Огромного роста женщина искоса посмотрела на нее, маленькие глазки казались на ее лице изюминами, глубоко запеченными в тесто.
— Фройляйн Краус? — Люсинда, вручив ей визитную карточку, дала осмотреть и себя самое с ног до головы. Где-то в жировых складках на лице у хозяйки появилась улыбка. — Меня зовут фрау Дорфман. — Голос мягкий, внушающий доверие. Будучи не способна пропустить Люсинду мимо себя, она отступила на шаг, давая ей пройти в дверь. — Людвиг! Она приехала!
С первых же шагов по лестнице в ноздри Люсинде ударил специфический запах. Пыль, слабые духи фрау Дорфман и нечто особенное, медицинское, наводящее на мысль о человеческих органах в склянках со спиртом. По белым стенам через верхние окна разливался дневной свет. Большая часть окон выходила на улицу; на стеклах виднелись следы птичьего помета. Большой хирургический стол, обтянутый черной кожей, в конце его — гинекологические стремена, «чулочки». У стола стоял унылый человечек, должно быть, Людвиг. Смахивал он на гангстера — со своими напомаженными волосами и тонкими усиками. Костюм в полоску, видневшийся из-под халата, — старый, сильно поношенный.
— Позвольте принять ваши вещи, барышня.
И тут он неожиданно покраснел. Когда он отошел от стола, Люсинда впервые заметила цистерну с трубоотводом, напоминающую крупноформатный пылесос.
— О Господи, — вырвалось у нее.
— Это из Швеции. — Господин Дорфман любовно погладил канистру. — Лучший аспиратор, какой можно достать за деньги. — Он пристально посмотрел на Люсинду. — Не о чем беспокоиться, барышня! Недолгое сосущее ощущение, возможно, мягкие судороги… Но не будем забегать вперед.
Он завел ее за ширму, где его жена уже приготовила короткую прозрачную сорочку. Усевшись на табуретку и снимая туфли, Люсинда сквозь щель в ширме увидела, как господин Дорфман достает из медицинского шкафчика нечто вроде кнутовища. Он поймал ее взгляд.
— Не беспокойтесь, барышня. — Он игриво махнул кнутовищем, затем отломил от него кусок величиной с сигарету. — Ламинария. Сушеная японская водоросль. Мы используем ее в нашем сервисе, стебель увлажняет и расширяет… — Он надул щеки, — и так мы добиваемся полного растяжения.
Люсинде показалось, что она кивнула, может быть, даже улыбнулась. Ее руки продолжали заниматься своим делом — спустили оба чулка, расстегнули сзади блузку, — и тут она остановилась и посмотрела вниз. В маленьком аквариуме у самых ее ног плавала, шевеля усиками, серебряная рыбка. Зрелище пришлось ей явно по вкусу.
Супружеская чета Дорфманов не слишком удивилась, когда Люсинда ввалилась в кабинет, кое-как обувшись, на ходу оправляя юбку.
— Прошу прощения, но я просто не могу… — А до двери рукой подать. — Я хочу сказать, у меня как раз сейчас важная деловая встреча…
Людвиг состроил мину доброго дядюшки.
— Мы понимаем ваши опасения, барышня. Столько несчастных случаев каждую неделю. Но если вы просто ляжете сюда, вам даже не придется раздеваться…
— Нет! — Она могла бы просто броситься к выходу, но на дороге оказалась фрау Дорфман, слишком крупная и массивная, чтобы ее можно было столкнуть с места. — Завтра. Утром. Я смогу вернуться. Да, это меня во всех отношениях куда больше устраивает.
В девять утра? Отлично, она согласна на что угодно. Но оловянные глазки мерцали хищно, их было не одурачить.
— Еще одно. — Фрау Дорфман не позабыла изобразить на лице улыбку. — Нам надо сейчас разобраться с финансовой стороной дела. Женщине с такой суммой наличными просто нельзя ходить по улицам.
Цена бегства. Люсинда передала ей заранее заготовленную пачку, не видя сейчас ничего, кроме пухлых рук, с привычным видом принявших деньги, пересчитавших их, а затем открывших дверь. Да, хорошо… как и договорились, завтра утром. Муж фрау Дорфман настоял на прощальном рукопожатии, его пальцы оказались мягкими, но цепкими, — и вот лица обоих хозяев стали всего лишь пятнами, ей что-то крикнули вдогонку, но Люсинда уже бежала отсюда — быстрее, как можно быстрее, по лестнице и дальше, уже по улице.
Налево, направо, еще раз налево — она пробежала несколько кварталов, прежде чем осмелилась обернуться. Людвиг не мчался за ней, помахивая в воздухе аспиратором. Какой, однако, жалкий человечишко! Стоило ли от такого удирать, стоило ли так сбиваться с дыхания? В сумочке у Люсинды, рядом с носовым платком (а больше там уже ничего не осталось), лежала веточка… как же он назвал это растение? Спешно сунув его в момент обмена рукопожатиями. Да, это как раз то, что ей нужно, — чтобы решить проблему самой.
Такси нигде не было видно, да она и не собиралась брать такси. Она продолжала идти по тротуару, не обращая внимания на окружающих. Головорезы пожирали глазами ее тело и сумочку, проститутки завистливо косились на нее, но никто из прохожих не догадывался о том, кто она такая. А если и догадывался, то всем было наплевать. Вот что такое слава. Неосторожный шаг — и она провалилась в трясину, провалилась бесследно.
К тому времени, как Люсинда вышла на мост Вайдендаммербрюкке, солнце стало оранжево-ярким и беспощадным. Люсинда не обращала внимания на прогуливающихся здесь буржуев, не заметила входа в метро. Внизу, за перилами моста, текла Шпрее, густая, как черный кофе. Люсинда превратила в торжественную церемонию извлечение из сумочки прощального дара Дорфманов и швыряние его в речную бездну.
Легкий всплеск, и все исчезло. Ну, а что ребенок — как бы повел себя он, погрузившись в эти воды? Тоже бесследно исчез или вызвал, спровоцировал бы наводнение? Люсинда рассмеялась, не обращая внимания на то, слышит ее кто-нибудь или нет. Река, разумеется, ничуть не переменилась бы. Но нет, Люсинда не могла вести себя подобно Карлу, просто повернувшемуся спиной к старому Этторе и ушедшему прочь. А она буквально — и впрямь буквально — носила свою проблему с собой везде и повсюду.
