Пока же сила была на стороне самодержавия. Лучшие люди партии были схвачены или принуждены скрываться. Сжималось кольцо и вокруг главного идеолога и вдохновителя.

Орест Пахомыч чувствовал это лучше других.

Однажды из окна конспиративной квартиры он увидел нескольких околачивавшихся на углу филеров. Не прошло и недели, как они переместились к самому подъезду. Приходившие товарищи рассказывали Сувенирову, что видели их в парадной. Потом часть шпиков обосновалась на лестничной площадке. И вот, как-то утром, выйдя по надобности на кухню, вождь пролетариата увидел толстомордого агента, пьющего чай с Инессой Арманд.

Через несколько дней в спальню Сувенирова постучали.

На стук никто не отозвался.

Дверь взломали.

Хлынувшие внутрь жандармы, готовые схватить и повязать главного зачинщика беспорядков, были обескуражены.

Объект, находившийся, казалось бы, под неусыпным наблюдением, бесследно исчез.

Кровать была аккуратно застелена, большой платяной шкаф пуст.

Единственным живым существом, встретившим блюстителей порядка, была жирная камбала, неподвижно лежавшая на дне огромного, во всю стену, аквариума.

Степан Никитич Брыляков продолжал находиться в своем служебном кабинете.

Зажженные газовые фонари симметрично разрезали кромешную мглу за окнами, уставшие лошади медленно протащили к реке последнюю подводу со снегом, в кондитерской напротив появились гусары — отчаянные красавцы в распахнутых шинелях опасно флиртовали с объевшимися сладким гимназистками, ухарски пили ром из больших плоских бутылок и, старательно не замечая дорогого старинного зеркала, порывались разбить в складчину что-нибудь не слишком ценное.

Не желая возиться с трубкой, он закурил папиросу. Тут же появилась пошлейшая, противоречащая его убеждениям мысль. ОТ СУДЬБЫ НЕ УЙДЕШЬ. Допустим. Но разве Александра Михайловна Колонок была его судьбой? Разве не жена Аглая Филипповна, дочь, сыновья и даже дедушка-молоканин? Причем тут эта странная и чужая женщина, с которой он виделся лишь однажды и от которой бежал на рассвете по высокой росной траве?

Он принял тогда рассудочное и верное решение. Он ничего не хотел менять в своей жизни, хотел и дальше жить по чести и со спокойной совестью смотреть в глаза родных…

Последние две недели его жизнь сделалась невыносимой.

Тяжелей всего было ночами. Жена Аглая Филипповна, выделив ему отмеренную порцию супружеской взаимности, погружалась в праведный и стандартный сон. Он знал, что, лежа подле, она прогуливается под белым зонтом по Гефсиманскому саду, поливает из шланга клумбы с анютиными глазками, кормит бутербродами ручных пантер, одаривает серебром бесполых нищих, а потом, за чашкой чая или тарелкою борща кротко беседует с семейным Ангелом, выспрашивая, как обстоят дела в Свято Семействе, здоровы ли ангелочки, усердно ли постигают Закон Божий.

Степан Никитич смотрел на благостно почивавшую супругу, стыдился себя, своей греховности, той «вещи», которая была в нем, пытался отвлечься и до последней клеточки загрузить мозг предстоявшими наутро служебными делами. Медленно, с опаской закрывал глаза.

Представлял…

Вот он приезжает в Управу, здоровается с чиновниками, поднимается по мраморной лестнице, входит в кабинет. Секретарь услужливо раскладывает на столе требующие его внимания бумаги. Степан Никитич тщательно рассматривает все входящее и исходящее, все приказы и отчеты, прошения и платежные ведомости. Он выносит резолюции, что-то отправляет на доработку или отвергает, что-то подписывает и складывает в зеленую сафьяновую папку.

Работа продвигается споро…

Пять тысяч двести шестьдесят семь рублей на содержание сиротского приюта?.. Пожалуй, в этом месяце можно выделить все шесть…

Семьдесят рублей крестьянину-погорельцу Вуткину?.. Обойдется и пятнадцатью — все одно пропьет, шельма!..

Участок под застройку купцу Гладкостволову?.. Накося-выкуси!.. Землю продать на аукционе, пусть выкупает!..

А это что?

Какое странное прошение! Бумага перепачкана губной помадою, почерк оставляет желать…

Он подносит лист к самому лицу.

«Покорнейше прошу ваше превосходительство с максимально возможной страстью незамедлительно овладеть мною… неслыханное блаженство гарантирую… ваша…»

С негодованием он комкает бумагу, и тут же кровь бросается ему в голову. Александра Михайловна (кто же еще?!), голая, с ярко накрашенным ртом, пляшет перед ним на ковре.

Степан Никитич хочет прекратить безобразие — все же, он на работе, в кабинет могут войти, но разошедшаяся дама ловчайше запрыгивает к нему на стол — ее большие сочные груди тяжело бьют его по затылку… ароматные пахи Александры Михайловны забивают ему ноздри. Он не может сопротивляться. В мгновение ока она срывает с него одежду. Захлебываясь, воя и кусая друг друга, они слепляются в огромный сладострастный ком…

Он падал с кровати, корчился от судорог, потом бежал в ванную комнату, смывал под душем остатки липкого эротического кошмара. Аглая Филипповна продолжала находиться в объятиях Морфея, а он до утра ходил по дому, пил ледяной квас, курил трубку за трубкой и безуспешно пытался взять себя в руки…

Степан Никитич Брыляков продолжал стоять у окна в своем служебном кабинете.

Чиновники Управы давно разошлись по домам, ночной сторож, постукивая колотушкой по крепкой казенной мебели, обходил большое гулкое помещение. Кондитерская напротив закрывалась — маслянистый грек-хозяин выметал осколки стекла, красавцы-гусары охотились за расстреножившимися лошадьми, набрасывали лассо на высокие гривастые шеи, подтягивали строптивых любимцев, скармливали им с ладони горки сладкого рафинада. Тяжеленькие гимназистки в форменных синих салопчиках одна за другой взмывали в воздух, пронзительно вскрикивали, дрыгали стройными ножками и оказывались на конских спинах. Гусары тут же прыгали в седла, давали жеребцам шенкелей, и крепкие орловские рысаки на зависть маломощным иностранным боливарам легко уносили смеющиеся влюбленные пары в бескрайние ночные пространства…

Степан Никитич отошел от окна, надел шубу, велел сторожу отпереть перегороженную запорами дверь и вышел в морозную синь. Ногам в тонких, слегка маловатых штиблетах сразу стало холодно, он прислушался, не проезжает ли поблизости извозчик, и скоро, не торгуясь, сел в подвернувшиеся сани.

Город был небольшой, однако же протяженный и стоял вдоль реки. Ехать надобно было около получасу. Степан Никитич, накинувши полог, угрелся, и мысли вернулись на прежнее направление…

С единственной их встречи в самом конце лета более Александры Михайловны он не видел. Полгода он держался достойно. Ни на минуту не забывая этой необыкновенной женщины, он, тем не менее, полагал, что своим поступком начисто прервал все связи. Волнующий и прекрасный образ отошел в область отвлеченных романтических воспоминаний, никак не соприкасавшихся с его реальной, повседневной, устоявшейся жизнью. Он не пытался разыскать ее, как бы ни щемило иногда внутри. Пленительная дама, постепенно утрачивая вес, объем, температуру, тускнея красками, превращалась в собственную моментальную фотографию, плоскую и существующую в ином измерении. Ей было предоставлено удобное теплое место в запасниках души по соседству с любимыми женскими литературными образами. Поселившись там, Александра Михайловна близко сошлась со своими знаменитыми соседками, запросто ходила в гости к Анне Карениной, Наташе Ростовой, смотрела вместе с Верой Павловной ее замечательные сны, читала стихи с пушкинской Татьяной, охотно принимала всех их у себя. Степан Никитич радовался тихому и безопасному для всех существованию Александры Михайловны внутри него — он мог с чистой совестью смотреть в глаза жене и детям и, в то же время, не расставался с той, которая так чувствительно задела его сердце…

Все рухнуло две недели назад.

Она сама разыскала его. Он получил письмо. Она сообщала, что приезжает из Петербурга, чтобы увидеть его и умоляла прийти к ней в гостиницу.