На парковке останавливается машина, мужчины беспокоятся, они оба виноваты, им очень стыдно, они не хотят никого видеть, они не готовы. Они встают, но не знают, где спрятаться. Хлопает дверца машины, Нина бежит наверх, это может быть Франк Нильсен, который приехал за своим аппаратом для шариков, но из машины с грохотом выскакивает расстроенная, заплаканная, взъерошенная женщина в пижаме.

— Он здесь?

Нина помогает ей подняться с гравия, зайти в дом и спуститься по лестнице.

— Я не могу без него жить, со мной такого никогда не случалось, это — как ножом по сердцу, теперь я понимаю, почему так говорят, я не спала ночью, не могу больше ни о чем думать, не могу заниматься детьми, моей маме пришлось приехать, он не берет трубку, он не хочет со мной говорить, где он?

— Он вас любит.

— Что? Любит?

Она бросается ей на шею, легкая как перышко — одни кости.

— Да, да, дружок.

— Вы с ним говорили?

— Да, он любит вас, это очевидно.

— Он так сказал?

— Нам всем это понятно.

Нина сажает гостью в глубокое кресло в гостиной, покрывает ноги пледом и говорит, что сейчас вернется. Внизу на пляже никого нет. Только надувные матрасы и спасательные круги лежат, придавленные мокрыми полотенцами, чтобы не улетели. Она бежит к Сванхильд через шхеру, там никого. Она зовет, из детского убежища высовывается голова Уле, там они сидят, все вшестером, среди клеток с птицами, картонных шляп со вчерашней вечеринки и мертвых птенцов.

— Не бойтесь, — успокаивает Нина. — Просто любящая женщина, в еще большем смятении, чем вы сами, она сидит в одной пижаме и плачет в гостиной и ждет.

Ха, все может оказаться куда опаснее.

Тем не менее они вылезают из укрытия и карабкаются вниз к тропинке, Нина впереди, мужчины, колеблясь, в серединке, процессию завершают любопытные зеваки.

— Я сказала, вы ее любите.

— Да?

Это, оказывается, вовсе не отсутствовавшая сорокалетняя юбилярша и неверная супруга, которая раскаялась и приехала просить прощения, как Нина надеялась и во что поверила. Это — обманутая и униженная жена, бегущая навстречу своему неверному мужу, едва завидев его, плед падает и обнаруживает большую полосатую мужскую пижаму, болтающуюся на ее тонком костлявом тельце, отчего она становится похожей на птенцов из детского укрытия. Что ему остается делать, как не обнять и держать ее навесу, когда она сплетает ноги у него на бедрах, потому что не может на них устоять. Через ее плечо Нина видит его сбитый с толку взгляд.

Они уезжают все втроем. Женщина может вести, если только любимый сидит рядом, обнимая ее за шею, и обещает никогда больше ее не покидать. На заднем сиденье расположился Эвен, на секунду подумавший, что это — его жена, которая приехала, снова испытывая к нему любовь, хотел ли он оказаться на месте друга? Это не очевидно, все не так просто, читает Нина по лицам, которые она видит за стеклами машины, исчезающей из Грепана.

Сванхильд упрекает ее, когда дети легли:

— Ты понимаешь, что творишь?

— Что?

— Он же ее не любит.

— Сначала было три растерянных человека, а теперь только двое.

— Ты не знаешь, что такое любовь. Эти люди, они любят, каждый кого-то одного, каждый — свою женщину и не хотят их ни на что менять.

— Оба хотели целоваться, теперь целуется один из них.

— Он вынужден.

— Ха, ему кажется, все чудесно!

— Какая ты жестокая.

— Теперь двое из них спят вместе, а так трое спали бы поодиночке.

— Но он любит другую женщину, она спит одна и скучает по нему.

— С ней я не знакома. Если познакомлюсь, утешу и ее.

— Ты не понимаешь, что это — я!

— Ты?!

— Нет, на самом деле не я, но символически — я.

— Символически — ты?

— Одной изменяют, другая — всегда в одиночестве.

Сванхильд напоминает что-то слишком долго простоявшее под дождем, на ветру, продуваемые кусты и флагштоки с облупившейся краской, прикрепленные к земле, она такая тяжелая, что стала сама себе обременительна. Она сидит в плетеном кресле, спрятав лицо в руках, и пытается объяснить свое несчастье и чужое и войну несчастного боснийца, о которой Нина надеется не услышать. Солнце по-прежнему все дольше и дольше остается на небе, полное и красное, оно опускается за черную скалу. Посмотри!

Сванхильд тащится домой вместе со своей тенью, скоро она заснет, надеется Нина, тоска ее утихнет. И Агнес спит, цветы закрываются. Несчастный мужчина спит, и в нем нет войны. И ребенок в Нине, которого она так хочет укачивать, день за днем, ночь за ночью, чтобы он не выпрыгнул и не был навязчивым, пугливым печальным ребенком, он тоже спит. Она идет вниз по дорожке к морю, потом опять поднимается к липе и чувствует, что держит равновесие. Сейчас ей принадлежит все, все помечено, куда бы она ни села, куда бы ни пошла, она уже там сидела и ходила, дышала и трогала.

И пока та сторона земли, на которой она находится, медленно поворачивается к темноте, она пишет. Трава и земля поглотили последний свет, он покоится глубоко внизу, горит и ждет. Иногда она прижимается к нему, и он струится из ручки и распространяется по странице белыми чернилами. Если бы Земля оставалась в вечном «здесь», она бы, наверное, успокоилась навсегда, но этого не происходит. Земля будет неизменно вертеться, открываться и закрываться в бешеном ритме.

С утра роса капает с листьев, легкий туман поднимается от пристани по мере того, как воздух набирает тепло. Трава блестит, становится ясной, солнечные лучи разворачиваются слева направо через небо, где-то высоко поет новая птица.

Мир на ее стороне.

Она скучает по Франку Нильсену. Хочет, чтобы он оказался в дверях и забрал ее в седьмой номер, проверить, скрипит ли там постель. В гардеробе стоит баллон с гелием и просится домой. Когда-нибудь он приедет, она предвкушает этот день. Постель в седьмом номере готова, на ночном столике стоят цветы, она сама тоже готова. Надо искать свое счастье и подготавливать как можно больше дорогих мгновений. Она надеется, он не приедет ранним днем, когда Агнес дома или она сама навещает Бренне в больнице. Она предвкушает встречу, ложась вечером спать. Счет за вечеринку готов, со скидкой за пропавшую юбиляршу, лежит на случай, если он приедет вечером, она предложит ему вина, и он не сможет ехать домой.

Францен появляется неожиданно в четверг вместе с новой женщиной в желтом платье, на нем та же рубашка, полыхающая в свете костра, который они разводят на пляже после обеда. Он дает Нине возможность посидеть в полутьме, попить красного вина и представить себе охваченное экстазом лицо Франка Нильсена, пока Францен гладит свою женщину по талии и поет:

Сванхильд проходит мимо и спрашивает, нет ли новостей от Франка Нильсена.

— Нет.

— Уже неделя прошла, так?

— Да.

Все происходит, как говорила Сванхильд, ее ровняет с землей. Нина посылает счет, но не получает ответа. Она шлет смс, но не получает ответа. Она катит баллон с гелием из гардероба через двор в сарай и запирает его там, она таскает камни. Она выкладывает ступеньки на шхерах, место для гриля на верхушке, где ветер слишком силен для гриля, но из него можно потом сделать скамейку.

Он не приезжает в пятницу. Сванхильд забегает и спрашивает о новостях.

— Нет.

— Вот уже больше недели, так?