Нина ставит тесто для хлеба, моет полы, драит туалеты и все время видит перед собой лицо Франка Нильсена во время соития, ставит поднявшееся тесто в духовку, ложится на террасе, стягивает с себя юбку, намокшую и потяжелевшую от мытья пола на четвереньках, кладет ее сохнуть на солнце. Волосы растрепались и свисают на лоб, затылок и плечи, она такая пьяная. Она видит его лицо за секунду до оргазма, чувствует потоки слюны во рту, что-то черное и далекое во взгляде, нет ничего лучше на свете, чем быть свидетелем чужого экстаза, это подарок.

Сванхильд и Уле проходят мимо к большой шхере, где всегда собираются волны и взлетают с брызгами в трещине между камней, когда облака летят слишком быстро. Уле бежит первым, вытянув руки, как крылья самолета.

— Ты улыбаешься, — со скепсисом замечает Сванхильд и подходит ближе.

— Разве я не всегда улыбаюсь?

— Ты поосторожней, смех без причины признак сама знаешь чего.

— Отгадай, почему я улыбаюсь!

— О господи!

Уле поднялся к трещине, он знает, куда ставить ноги. Мужчина, заснувший под кустом, поднимает сонную голову.

— С ним?

— Нет, нет.

— С кем же?

— С Франком.

— Кто такой Франк?

— Франк Нильсен.

— Это еще кто?

— У него есть сестра, которой исполнилось сорок, и баллон с гелием для шариков.

— Осторожней!

Уле забрался наверх и бежит к морю с распростертыми руками.

— Я не боюсь.

— Нет, именно. А потом тебя сровняют с землей.

— Ну, значит, сровняют.

— И нам придется протянуть тебе руку помощи.

— А я не приму. С удовольствием полежу на земле.

— Что ты несешь?!

Мужчина в костюме поднимается, отряхивает одежду. Трава и листья сыплются с волос, из карманов и складок.

— Все уехали?

Нина показывает на второй номер с открытым окном, где спит супруг Эвен. Человек в костюме заправляет рубашку в брюки и несется через лужайку. Сванхильд садится рядом с Ниной и хлопает рукой по ее мокрой юбке:

— Она совершенно мокрая.

— Я мыла пол.

— Для тебя все — шуточки.

— Нет, подарок судьбы.

— Предоставить Франку Нильсену бесплатную ночевку? Ты его больше не увидишь.

— Он оставил свой баллон.

Она показывает в сторону гостиной, где стоит аппарат.

— Он, наверно, женат.

— Так буду радоваться сейчас, пока могу, пока не знаю этого наверняка. Если я упущу шанс порадоваться, потому что, возможно, потом будет плохо, все произойдет, как ты предсказываешь — мне будет очень грустно в какой-то момент, и это дает двойной повод порадоваться сейчас, пока я могу.

— Ты себе зубы заговариваешь! — говорит Сванхильд.

Мужчина в костюме из кустов спускается вместе с супругом Эвеном из номера, они садятся на дорожку из плиток и закрывают лица руками. Сегодня пятница, они должны быть на работе, но вчера они напились, и события произошли отвратительные. Они отключили телефоны и не смеют включить их снова.

Нина спрашивает, не надо ли заказать такси, но они не хотят ехать домой. Она предлагает кофе, они качают головой. Никакого завтрака, они не хотят есть. Она предлагает спуститься на большую «волновую» шхеру, но «нет, нет».

— Моя жена мне изменяет, — говорит супруг.

— Да, мы так и поняли.

— И что теперь делать?

— Выговориться.

— Я изменяю жене, — говорит мужчина из кустов. — Я изменяю ей уже целый год, а вчера я об этом сказал, раз уж было так много шума и разговоров о неверности, я давно хотел сказать при возможности и думал, мне станет легче, но стало только хуже, конечно, я — тупица, потому что у нее началась истерика и слезы, она поехала домой с разъяренной подругой и сказала, чтобы я не появлялся несколько дней, спасибо за кусты, кстати, было замечательно, но я не специально, черт, что мне теперь делать?

— Выговориться.

— Ну вот и я об этом, — шепчет Сванхильд. — Именно об этом я и говорю.

Тем не менее они все вместе идут смотреть на волны. Поддерживают друг друга, поднимаясь на вершину скалы, где мир становится более объемным, а море — еще более величественным, оно занимает весь горизонт, изгибается, словно вытекает с поверхности земли, бесконечное, во всех направлениях, и как будто сзади тоже есть море, переливающаяся через край сине-белая масса, хрипящее, никогда не стихающее, оглушающее дыхание катится живым зверем на шхеры, словно пытается их проглотить.

— Так можно ненадолго забыться, — говорит Сванхильд.

— Так вспоминаешь о себе, — говорит Нина.

Уле совсем промок.

Волны собираются вдалеке, решая проглотить их, целеустремленно шумят, не передумывают, потом безрезультатно изгибаются, открывают рот, чтобы заглотить их, сожрать, забрать с собой на глубину и переварить, но наталкиваются на скалу и раскалываются, разбиваются на миллионы осколков, которые летят прямо на них и попадают в лицо, на руки, в грудь и стекают вниз, они пугаются и вынуждены улыбаться каждый раз своей победе. Уле воет от радости и от смущенных лиц взрослых, а обманутый супруг плачет, поскольку все равно у него теперь мокрое лицо.

Агнес и Ада кидают красный мяч на пляже. Агнес и Ада — это красные, огненные имена. Ветер несет мяч, иногда останавливает его в воздухе, оглядывается и решает продолжить движение в каком-нибудь неожиданном направлении, они бегут за ним, чтобы поймать мяч, прежде чем он упадет на землю, падают сами и смеются над собой. Корабль скользит мимо на горизонте. Другой корабль на горизонте бросает якорь. Начались летние каникулы, и Аде хочется купаться.

Нина приносит самые большие чистые полотенца. Они постираны в новой машине в подвале, которая ночь за ночью так успокоительно гудит, высушены солнцем на веревках за домом. Агнес, Ада и Уле раздеваются, белые и худенькие, хрупкие и такие смертные. Кровь стучит в голубых венах на запястьях, лодыжках и под коленками. Они держатся за руки и дрожат. Наклоняются, берут плоские камни и кидают их в море, заставляя прыгать. Видят на дне нечто, что требует более внимательного изучения, забывают себя и вспоминают одновременно. Мужчины в костюмах сели на песок, им дали пиво, они забыли пойти на работу, вспомнили уже слишком поздно, вспоминать и забывать одновременно — это стоит того.

Ветер немного стих. Стало меньше облаков, и плывут они медленнее. День предназначен для всего медленного. Некоторым проще, когда все происходит медленно, некоторым, наоборот, интереснее стремительность.

Корабль поднял якорь и скользит прочь. Нина закрывает глаза и слышит, как купаются дети, голоса поднимаются на пол-октавы. А мужчины в костюмах вспоминают, что когда-то были мальчиками и тоже купались.

Им дают сколько угодно пива, оно есть в продаже. Им надо было быть на работе. Они должны были сидеть в выглаженных рубашках на фоне лаконичных пейзажей из датской березы и галогеновых ламп, но они не дошли. Они здесь. Они перебрали, не без основания, в последнее время они вообще много пьют. Сванхильд сидит между ними и очень хорошо их понимает.

Нина тоже пьет пиво за удачное завершение праздника. Она может почивать на лаврах, но насколько эти лавры хороши? Она выносит кухонные стулья и красит их в синий цвет. Мужчины выносят баллон с гелием и надувают мячи, спасательные круги и купальные матрасы Уле, которые летят, словно ковры-самолеты, но потом дети ложатся на них и гребут к берегу.

Когда-то они тоже были мальчиками, искали камушки на пляже, кидали их в море, заставляли подпрыгивать, мерзли под полотенцами и терли друг другу спины, когда-ни-будь этот день станет таким же далеким и нереальным, как детские купальные дни, и, может быть, они улыбнутся, вспоминая его, потому что, может быть, именно сейчас начнется все хорошее? Солнце стало красным, море напоминает листы меди, которые они прибивали к блюдам для фруктов и пепельницам на уроках труда в начальной школе, они забывают, что у них есть работа, дети, жены. Уроки труда исчезли где-то вдали, они улыбаются воспоминанию о самих уроках, об учителе, об ударах молотком по пальцам, когда-нибудь они, возможно, будут так же улыбаться воспоминаниям об этом дне, об этой боли, потому что все хорошее, возможно, начнется прямо сейчас, совсем скоро? Будущее начинается, секунда за секундой, а за ним вырастает прошлое, секунда за секундой, только еще быстрее.