Она идет от стола к столу, выбирает книги, и вот-вот у нее наберется восемь мешков, полных известных и дорогих сердцу книг всего по десять крон за штуку, она по подсчетам уже с лихвой окупила стоимость аренды автомобиля. Без него она бы не добралась до блошиного рынка и не смогла бы донести тяжелые, столь содержательные мешки до гостиной, где она скоро расставит книги на полки по собственному усмотрению. Она уже предвкушает этот момент, подпевает мелодиям из радио и быстро едет по прямым как стрела отрезкам дороги между раскачивающихся на ветру полей горчицы, спускающихся к морю, которое все приближается и растет, становясь почти нереально синим. В воздухе рассеяны пузырьки, как в шампанском, полиция машет ей, когда она проезжает мимо. Она машет в ответ. Они снова машут, а она улыбается и машет, пока не понимает, что они ее останавливают, штраф на четыре тысячи крон. Она теряет дар речи, потом пытается объяснить, поведать о счастье от покупки книг, о любви к стайке гостей, которые ждут дома, но полицейские настаивают на своем.
Но, продолжает она подсчеты, купив эти книги, на штраф она тоже сэкономила.
Агнес и Ада ждут на лестнице с цветами в огромных охапках.
— Ну что, — шепчет Нина, — как они там?
Францены через «ц» были все время в номере. Хюсеты ходили немного туда-сюда, каждый сам по себе, один раз фру Хюсет плакала, хотя попыталась это скрыть, обнаружив Агнес в холле. Антонсен уехал утром сразу вслед за Ниной, еще не вернулся, но, уезжая, он заказал номер еще на одну ночь.
— Еще одну ночь! Потрясающе! А что же нам предпринять, дорогие друзья, чтобы сделать этот вечер незабываемым?
Незабываемый вечер
Они пекут китайские пирожные счастья, сворачивают и вмешивают в тесто маленькие записки с приятными словами, которые вместе и сочиняют.
— У тебя скоро день рождения, — предлагает Уле.
— Отлично!
— Ты получишь то, о чем мечтаешь!
— Скоро летние каникулы!
— Именно!
— А потом снова день рождения.
— Нет, сначала Рождество.
— Да-а-а!
Они собирают музыкальный центр, и вскоре по воздуху разносятся трели Моцарта, когда они пролетают, становится невозможно пошевелить руками и головой больше необходимого. Дети чистят итальянскую клубнику в траве и собирают незабудки в потайных местах, Нина чинит хрупкие садовые стулья, они будут обедать под липой. Потом она режет чеснок в темпе Моцарта, собирает розмарин и шалфей в огороде, из открытого окна раздаются щекочущие нежные голоса Франценов. Они высовываются из окна и спрашивают, чем так вкусно пахнет.
— Свиные котлеты, пожаренные в вине, итальянский рецепт.
— A-а! Мы так проголодались. Когда обед?
— В восемь! Ровно!
— А можно немного шампанского перед едой?
— Когда пожелаете, господин Францен!
Она обваливает тонкие свиные котлеты с травах и поджаривает их на сковородке, заливает водой и оставляет вариться. Пар проникает из-под крышки, сочится из кухни в холл, поднимается к Франценам, и они свешиваются из окна, обернувшись в одеяла, усы Францена взъерошены и напоминают галстук-бабочку под носом.
— В сущности, хотелось бы немного шипучки, желательно прямо сейчас, — говорит он, — мне спуститься голым или наша достопочтенная хозяйка поднимется?
Францен очень мил с растрепанными усами. Шампанское сейчас прибудет, шампанское с клубникой, ей только в радость!
Юная дама сидит в кровати под одеялом, влажные кудри прилипли к плечам, а красные ноготки на пальцах ног беззаботно торчат наружу.
— Угощение от хозяйки, — говорит Нина и ставит шампанское на ночной столик. Ада протягивает соломинку с клубникой, Уле — горсть незабудок, фру Францен принимает угощение с блестящими глазами и сонной улыбкой, а Францен дает каждому по монетке в десять крон.
— Увидимся за обедом, — говорит Нина, выскальзывает из номера, стоит в коридоре и чувствует, как хорошо доставлять другим радость, потом они идут к Хюсетам. Стучат, никто не отвечает, они снова стучат. Нина прикладывается ухом к двери: — Кто-нибудь есть? Вы здесь?
— Да, — отвечает фру Хюсет, и Нина открывает дверь. Мужа нет, она сидит в постели с красными глазами над книгой о плодородии и лунных фазах.
— Угощение от хозяйки, — говорит Агнес и ставит поднос на ночной столик.
— С ума сойти!
Голос безжизненный и надломленный.
— Мы думали, вы тут вместе, — говорит Нина. — Знаете, шампанское — оно только на пользу.
— Да, да, — говорит фру Хюсет, — он в душе.
— Значит, скоро выйдет!
Ада протягивает соломинку с клубникой, Уле дает незабудки, она берет угощение слабыми руками и вздыхает, кусает губы, будто сомневается.
— Здесь пишут, что надо это делать в полнолуние, — говорит она, обращаясь к Нине, показывает на место в книге, где нарисованы какие-то странные кривые. — Сегодня ведь полнолуние?
— Возможно, — отвечает Нина. — Я ничуть не удивлюсь. Когда вы говорите, мне кажется, я это уже где-то слышала. Да, по-моему, сегодня действительно полнолуние.
— Сегодня двадцать второе, так?
— Да, — говорит Агнес. Она знает, какое число и сколько времени.
— Значит, двадцать второе, — повторяет фру Хюсет, показывает на кривую в книге и улыбается. Они улыбаются все вместе. Двадцать второе — особенный день.
— Значит, будет счастье, плодородие и все такое, — говорит Нина, — и к тому же полнолуние. В холодильнике есть устрицы, если ваш муж захочет!
Они закрывают за собой дверь, стоят в коридоре и чувствуют, как замечательно заставить человека улыбнуться. Задумчиво, не говоря ни слова, они спускаются.
Картошка печется в духовке в оливковом масле с солью и розмарином, нарезанные помидоры с мелко нарубленным луком, смоченным в оливковом масле, стоят на столах, которые они вынесли на лужайку и накрыли под липой. Моцарт звучит почти как птицы, смешиваясь с пением настоящих птиц. Ровно в семь часов спускаются Францены, их лица красные от весеннего солнца и шампанского. Юхан Антонсен степенно следует за ними через столовую в выглаженной хлопковой рубашке цвета слоновой кости и панаме, криво надвинутой на голову, как у вышедшего на берег пирата, он останавливается в дверях террасы и с тоской смотрит на море, пронзительно бирюзовое в безветрии.
— Березовый лес, — говорит он и показывает за плечо на картину, которую она оставила висеть. — А почему не написано, что животные на картине — коровы?
В самом деле.
Появляются Хюсеты. Рука об руку, взгляд затуманен. Каблуки женщин утопают в траве, мужчины вытягивают их обратно. Под липой тенисто и сумрачно, хлеб теплый, красное итальянское вино слегка прохладное в больших графинах, все приготовлено для удовольствия. Антонсен предлагает сигариллы фру Хюсет, но она отказывается и с тоской смотрит на небо, где нет ничего, кроме плывущих мимо розовых облаков.
Еда пахнет Италией, Италия в воздухе, Италия в них самих. Вчера пахло Францией, теперь они еще южнее. Моцарта сменяет Пьяццола, скоро будет фадо, потом они дойдут до берега Африки, а потом пересекут экватор. Солнце красное и вот-вот спрячется за шхеры. Нина зажигает китайские фонарики на столах, деревьях и наполняет графины. Пейте! Напивайтесь!
Темнота мягкая, лиловая с кобальтово-синими прожилками, потом из-за облака выходит луна, полная, абсолютно круглая. Фру Хюсет откидывается назад, приложив руку к глазам, чтобы посмотреть, и тут ломается стул. Она ударяется головой о стену, падает в траву и теряет сознание. Ее лицо виднеется в клумбе с розами бледно-розового цвета. Они поливают ее холодной водой, она смотрит на них ясными удивительными глазами. Они поднимают ее, приносят новый стул из тех, что Нина не починила с утра. Хюсет хочет в постель, но фру Хюсет хочет попробовать пирожное счастья. Дети выносят их на блюде и предлагают всем по кругу. Они похожи на коробочки с таблетками экстази. Антонсен откусывает первым, вытаскивает записку из пирожного и читает надпись, сделанную почерком Ады:
