Ближе к концу вечера, когда мы подошли к огромному караван сараю, где могли останавливаться одновременно до трех караванов, нашу процессию разделили на несколько частей, нашу часть паломников загнали внутрь большого амбара, где дожидались несколько человек в коричневых сутанах и выбритыми тонзурами. Радостный, веселый и добродушный дедок, который нравился мне все меньше и меньше, сказал, толкнув меня в спину:

— Ну вот, сейчас распишут всех, распределят по группам и отправят завтра с утра.

Я постарался исчезнуть от паломников понезаметнее, легализовавшись уже с ребенком в караване следующего в сторону другого порта на побережье. Я петлял следы, стараясь, чтобы это выглядело естественными метаниями человека, не знающего, что делать дальше.

И вот к вечеру следующего дня мы расходились все дальше и дальше друг от друга. Теперь я был иностранцем с гостевой бляхой, пытающимся устроиться в сытой стране, да еще с ребенком.

Вы ездили на верблюде? Не катались, а именно ездили? Нет? А по морю плавали? Да? Значит Вы представляете как это оно на верблюде. Тошнит, по крайней мере, точно также. Наемник, продавший мне это проклятое аллахом животное, упирал на то, что верблюд — это не лошадь. На нем не надо учиться ездить, он экономичнее в эксплуатации и дешевле при техобслуживании, и напоминал мне менеджера, какого-нибудь автосалона, впаривающего машинку ничего не подозревающему лоху. Я конечно это подозревал глядя в его очень честные глаза, но меня прельстила мысль о том, что на нем не надо уметь ездить, в отличии от лошади. Перед моим взглядом пронеслась картинка, как я полный достоинства, солидно покачиваюсь, свысока наблюдая за измученными лошадниками, мучающимися с кормом и с пойлом. Потом представилось место отдыха, когда хозяева лошадей моют их сушат, не дают застудиться и так далее, я же в это время уже отдыхаю Не иначе иблис попутал меня с этим виденьем, потому что кивнув, я ударил по рукам с этим проходимцем. Получив деньги, он попытался испариться, но был мной пойман и допрошен на предмет управления этой скотиной. Наука оказалась несложной, как я думал, и мы расстались. Теперь же настала расплата за все мои грехи. Привычно перевесившись через бок, я попытался выблевать остатки завтрака, но только напугал окружающих утробными звуками. Ощущения были еще те, будто сидишь на круглой бочке, попеременно съезжая то на одну строну, то на другую. Кидает тебя при этом от одного горба к другому, поступь величавая и степенная, в связи с чем ты плетешься в конце каравана, глотая пыль поднятую впереди едущими счастливчиками. Хорошо, еще, что я проходил как горский житель. Их невысокие лохматые лошаденки использовались только как вьючные животные, поэтому мое явное неумение привлекало нездоровое внимание, но не вызывало недоумение.

Так мы ехали по пустыне. Наполненность дней была скудной. Вставать рано, по сигналу охраны и начинать готовить еду. Готовили все по очереди, причем моя стряпня пользовалась успехом (тупо взял за образец солянку, скидав выданные мне соленые огурцы, конскую колбасу, остатки окорока, лук, ягодки похожие на маслины и явный лайм, мелкий, зеленый и кислый, все в один котелок и сварив — сошло за горскую похлебку). После этого пойти и купить у старого Дика, перегонявшего… не знаю как сказать — табун? — верблюдей, и купит у него верблюжьего молока. Соорудить из глянянной лампадки и тряпки бутылочку с соской и покормить спокойного ребенка. Да еще не забыть подмешать туда успокаивающего, чтобы эта тварь оставалась спокойной.

Потом приготовить шабат… Как! Вы не знаете что такое шабат?! Шабат — верблюжье молоко, разбавленное водой. Пить невозможно. Но жажду утоляет на все пять с плюсом. И потом весь день монотонное качание в седле в, так называемом, большом, караване. Ничего не происходит, никаких нападений, развлечений — ничего. Длинные повозки, которые тянут невысокие лохмоногие лошади, небольшая охрана в десять человек и проклятая пыльная степь, которая не вызывает у меня никакого чувства кроме ненависти. Здесь с утра проводник может ткнуть пальцем в черочку у горизонта и проорать, что это благословленный источник вылечивающий больных. И дождавшись проявлений радости, добавить, что ночевать мы там будем завтра вечером — и оказывается прав. А сам источник представляет из себя грязную лужу, размерами меньше фонтана на Гнилой площади в Лилу. Единственная радость, караван сараи — там можно было бы даже принять ванну, если у тебя лишние деньги и ты не боишься привлекать к себе внимание. Мне же, поскольку я представлялся любящим отцом, приходилось покупать время и стирать это чудовище, испортившее мне всю жизнь. Приходилось тратить деньги не на себя, а на ребенка. Потом — я ненавижу плов, баранье мясо, чай, который полагается пить несколько чашек одна за другой. Я ненавижу дорогу, я домашний человек. Из плюсов могу заметить только следующее — я привык.

Он подошел ко мне сам: высокий, худой, замотанный в бурнус — уселся на корточки и уставился на меня своими блестящими черными глазами. Я опмешивая над огнем варево, которое по недоразумению называлось кашей, недовольно посмотрел на него.

— Пусть Единый даст тебе удачу, достойный.

— И тебе того же, уважаемый, — в ответку пробормотал я, косясь на нежданно гостя.

Как пел Высоцкий: «… и затеялся смутный, пустой разговор…», полный намеков и околичностей. Что хотел этот магриб — было непонятно, но если судить по характеристике народа, то возможно это и было решением всех моих проблем. Что я имею в виду, под характеристикой народа? Ну например: гномы работают с железом, скуповаты и щедры одновременно; тролли — тупые людоеды; эльфы — светлые и добрые, а орки едят младенцев. Так вот, хорезмец, в наших краях, равносильно — работорговец. Все оставшееся время в пути он убалтывал меня, как парень девушку на свидании, а я ломался. Мне уже, почему то, уже было мало, просто избавиться от неприятностей — мне хотелось на этом нажиться. Именно поэтому, я изображал из себя убитого горем папашу, который согласен, за долю малую, чтобы его кровиночку пристроили в хорошие руки. Хорезмец с удовольствием принял мою игру: он сочувствовал мне и сопереживал, но неуклонно гнул свою линию:

— Я же вижу как ты к ней относишься, это проклятие, постоянно видеть перед глазами ребенка из-за которого погибла твоя женщина… — голос его журчал, завораживая и вызывая на полную откровенность.

Я согласно кивал головой, но потом делал вид, будто опомнился и начинал слабо трепыхаться, как воробей в кошачьих когтях.

— Подумай, достойный, подумай…

Он исчезал как мираж, а я серьезно задумывался. В принципе ничего такого страшного он не предлагает, наоборот, предложение достаточно выгодное, я избавляюсь от балласта, плюс зарабатываю немного денег, которые мне сейчас жизненно необходимы. Я недолго убеждал себя, что это лучший вариант, чем с убийством. И пусть рассказы про жизнь всех рабов, а особенно рабынь были несколько страшноватыми — все равно я считал, что это более лучший выход, чем смерть, а тем более для меня, поскольку мне уже точно не будет ничего угрожать.

Вот и закончилась последняя неделя очень трудного пути, вдали скоро должны показаться стены Байонга. Еще день — два неспешного качания в седле и все. Очень интересный город — свободный. А этот статус говорит о многом. Правда, свобода странная, больше похожая на длинную веревку, по которой можно бегать достаточно далеко, но тем не менее…

Я передал ребенка купчине и получил деньги за него. Уже сидя на лошади, я посмотрел на ребенка в последний раз, потом на довольного купца, с рыжей крашенной бородой и спросил:

— Ты её хоть покормил?

То вскинулся, замахал руками:

— Нэ пэрэживай дарагой! Всио харашо будэт!

Глядя на прищуренный, нехорошо оценивающий, взгляд купца, я решительно прибавил ходу. Не зря он в этом герцогстве остановился, оно одно из транзитов Великого Северного Пути, по которому гонят рабов на юг. Официально герцог выказывает порицание рабовладельцам и в законах запрещает продавать людей на своей территории и покупать. Но есть один нюанс — владеть рабами можно, а на все требования Короны, в вассалитете у которой он состоит, ссылается на верность традициям и неприкосновенность торговых путей. А поскольку он очень не слабый, а войско ненамного уступает Королевскому, то воевать ему придется с войсками других вассалов Короля. Те же никогда не пойдут без причины на равного себе, боясь чрезмерного усиления Королевской Власти.