– Андрей, в военно-трудовом отряде мне не выжить, – проговорил Артем, очнувшись из забытья. – Я тоже пойду в Колизей.

– Артем, ты в своем уме? – спросил я. – Ты же недавно загибался, ты свою рожу в зеркале видел? На тебе живого места не оставили.

– Заживет, – кашлянул Артем, – как на собаке. Эти сволочи меня антибиотиками обкололи, жить буду. А в трудовых жизни нет, в Колизее хоть поживем.

– Ты что, тупой? – разозлился я. – Колизей – это смерть. Главный «делец» специально меня туда продать хочет, чтобы посмотреть на мои мучения. А ты-то куда хочешь?

– Короче, заткнись, – еще раз кашлянул Артем и снова вырубился. Потом, открыв один глаз, проговорил: – Выживем. Не бойся.

Потом была Тюмень, нас вытащили, словно скот, из кунга грузовика и стали распределять по военно-трудовым отрядам. Я понимал, что ситуация в агломерате все хуже и хуже, иначе бы они не стали отлавливать всех подряд. Военными эти отряды на самом деле не были, «дельцы» бы никогда не дали своим рабам оружие, все пойманные обязаны были работать по шестнадцать часов в сутки: рыть окопы, закапывать воронки, восстанавливать разрушенные укрепления. Вся Тюмень стала осажденной крепостью, я об этом узнал по тихим разговорам в тобольском временном перевалочном пункте. Окруженная с трех сторон тюменская часть Цитадели отбивалась почти каждый день: с одной стороны на нее наступал авангардный корпус Дальневосточного Фронта, а с двух других – две независимые армии бывших воинских частей. Таким образом, Цитадель была в крайне тяжелом положении. Поэтому властям бандитской республики и приходилось отлавливать всех, кто мог принести пользу обороне агломерата. Правда, в последнее время наступления прекратились, одна из наступающих армий была полностью разгромлена, в честь этого и были объявлены празднества в Колизее.

Колизей – бывший спортивный комплекс, его назвали в честь древнего центра развлечения римлян еще прежние хозяева, а новые возродили эти развлечения. Простой русский город превратился в заповедник вооруженных бандитов, которые ловили рабов и устраивали гладиаторские игрища. Похожая ситуация была и в Екатеринбурге – первая столица Цитадели недалеко ушла от своего собрата. Содом и Гоморра России. Два проклятых города, и в одном из них мне предстояло умереть.

При распределении к нам присоединили еще несколько сотен рабов. Я стоял в строю, и у меня было непередаваемое ощущение дежавю. Так уже было перед отправкой бронепоезда: там тоже посылали на смерть. Скоро выяснится, где мы сдохнем. Кто-то на арене, кто-то в окопе. Наиболее обессилевших от избиений и голода просто убьют прямо сейчас... За спиной послышался звук ревущей машины, потом крики и топот ног. Новые прибывшие рабы выстроились прямо за нами. Я слегка повернул голову и увидел несколько десятков таких же, как мы, ободранных и голодных молодых парней. Послышался громкий выстрел, вышедший перед строем офицер в форме «дельца» громко заговорил:

– Твари! Слушайте внимательно! Вы ничтожества! Вас отловили, как животных, в ваших норах, поэтому мы и будем относиться к вам как к животным! Надо будет, мы вас всех уничтожим! Мы, воины великой Цитадели, даем вам последний шанс прожить свою жалкую жизнь по-человечески!

Я закрыл глаза: ничего интересного он мне сказать не мог. Ну, ничтожества, будете пахать, пока не умрете, ну дадим вам шанс... Нацисты долбаные, понабрали оружия, отстроили свои концлагеря, обложились минами да колючей проволокой, устроили тут свой бесчеловечный режим. Рабовладельцы! Во что же вы превратились, люди?! Ведь еще совсем недавно были нормальные, работали, любили, детей растили... Конечно, у всех свои заморочки, но чтобы таких же, как вы сами, превращать в рабов и так беспределить...

– Специальный отряд для работы в особо опасных территориях... работа для настоящих... единственный шанс... – донеслось с другого края шеренги.

Я повернул голову к стоящему рядом Артему и спросил:

– Что такое?

– Да рассказывают о том, где будет дохнуть второй вариант, – тихо прошептал тот. – Они там сталкерить по минному полю будут... Тебе-то что, тебя уже заочно продали... а вот я...

– Сейчас будут в Колизей запихивать, машина подъехала, – раздался за спиной голос какого-то раба.

– Попасть бы туда, – вздохнул Артем. – Там, может, и выжил бы.

– Ты маловат, – ответил неизвестный голос за спиной, – а вот ты, Андрей, соглашайся. Тебе хорунжего дадут, а мне урядника...

Я наконец узнал голос и резко обернулся. С грязно-белой повязкой на правом глазу, весь потрепанный и обросший щетиной, на меня смотрел мой старый друг Денис Щербаков.

Было уже четыре утра, в переполненном бараке рабов Колизея давно все уснули. После распределения нас загнали в маленькое помещение без окон и закрыли.

Дэн вытер лицо руками и тихо вздохнул, помолчав еще немного, он выговорил:

– Ты меня прости. Ну, за то, что я тогда ушел.

– Не мне тебя судить, – сказал я. – Тебе у пацанов нашей сотни прощения просить надо. Да не получится: нет их уже. Вся сотня полегла.

– Я слышал про ваш прорыв, – покачал головой Денис. – Много слухов по областям-агломератам ходило. Много правды, но в основном байки, даже слушок шел, что московские после автономов на Союз 12 позарятся. Я про столицу слухи собирал...

– Расскажи, что с тобой случилось. – Я взглянул в единственный глаз друга. – Где глаз потерял?

– Глаз? Так это когда меня ловили... – горько сказал Денис. – Я даже как-то привык уже... Меня по России неплохо помотало. Мы когда с тобой разошлись, я двинулся в сторону Мстинского моста, но хорошо, что не дошел. Там на развалинах уже флаг автономии висел. Потом пробирался через Волгоградскую область, как выжил – одному богу известно. Я же когда рванул – у меня оружия не было.

– Никого не встретил?

– Встретил, и не раз, – кивнул Дэн. – Один раз мертвым притворился рядом с подбитой коробочкой автономов, а второй раз в болоте часов восемь просидел по горло в воде. Тяжело выбирался. Потом хотел попасть в Москву к родне, но не сложилось. Не хочу говорить, как я в Цитадели оказался. Где-то месяц в Самаре жил, но волей случая попал в ЕкБ. Когда приехал, еще более-менее было, потом начался бандитский беспредел. Просто вакханалия какая-то, я хотел было сначала в «дельцы» податься, да меня в военно-трудовой отряд направили. Ну, я как понял, что больше в Цитадели оставаться не хочу, решил рвать когти. Только не вышло, я из самой части-то вырваться смог, а вот потом не получилось. Словил меня первый попавшийся патруль, отправили к «найденышам». Они вас «найденышами» называют, вернее, теперь уже нас. Я же здоровый, решили меня перепродать в Колизей.

– Денис, а тебе не стремно? – вдруг спросил я.

– Стремно, конечно, – хмуро кивнул Дэн. – Из Колизея шансов вернуться практически нет. Это же чемпионат, из всех, кто здесь спит, выживут человек пять, а скорее всего, никто не выживет.

– Я не про это, я про то, что ты пацанов кинул. Они же все погибли, все до одного, их бросили на мясо! – Я снова посмотрел в единственный глаз друга. – Тогда ты двинулся башкой на станции Вишера, но я не думал, что все так плохо. Зачем же ты второй раз побежал? Мы с тобой дезертиры, и я не оправдываю себя, я только одного понять не могу, зачем тебе все это?

– Что это? – угрюмо спросил Денис.

– Ну все, что ты делаешь. У тебя же была семья, была служба, и вдруг в один миг сбежал с поля боя и стал мотаться по всей стране. Я бы понял тебя, если бы ты сбежал и вернулся к своей семье, но нет. Ты болтаешься по всей стране, но нигде не остаешься. Я вот и спрашиваю: зачем тебе это?

– А ты что здесь делаешь, раз такой правильный? – оскалился Дэн и угрожающе посмотрел на меня. – Я тебя не просил тогда бежать за мной. Мне твои подачки не нужны! Ты такой же дезертир, как и я, не тебе меня учить жизни!

Он пытался меня запугать, но я уже понял, что творится в его душе. Понял, потому что чувствовал то же самое.