А штурмующие, вдохновленные весомым подспорьем в лице минометчиков и артиллеристов, бросились на скаты Зеелова с удвоенной силой.

– Прикрой! – коротко крикнул Аникин Шевердяеву и опрометью бросился к глиняному бугру, который возвышался метрах в пятнадцати выше по склону. Еще двое бойцов снялись со своих позиций, побежав в сторону большого, глыбоподобного куска глины, который откололся от ската. Пули свистели у самого лица и под ногами, впиваясь в землю. После первых десяти шагов бежать в гору стало намного труднее. У самого глиняного скола Андрей еле удержался на ногах, едва не споткнувшись.

Уже прижавшись к глине спиной, Андрей обнаружил, что этим же укрытием воспользовались Кокошилов и Капустин.

– Щас мы их, товарищ командир… – выкрикнул Кокошилов. Он с каким-то отчаянно-отрешенным выражением лица сжимал в одной руке гранату, а в другой – трофейный немецкий пистолет-пулемет.

– Как ты их собираешься… если у тебя рука занята? – спросил Аникин, ткнув бойца стволом ППШ в руку с гранатой.

– А вот ею, родимой… В этом… – он поднял вверх руку с автоматом. – В этом у меня патроны закончились… Все как есть…

– Скорее надо отсюда убираться… – крикнул Капустин. – Нас тут из «фаустпатрона» достать могут…

– Достать везде могут… – урезонил его Аникин. – Перво-наперво надо прикрытие организовать для остальных… У тебя что-то осталось?

– Есть малеха… – крикнул Капустин, демонстрируя свою винтовку. – Одна обойма…

– Давай, ты справа держи угол, я возьму правую сторону. А ты, Кокошник, как наши побегут, бросай свою лимонку немцам в глаза…

– Понял… – кивнул Кокошилов, поднимаясь с земли на корточки.

Андрей, обернувшись, махнул рукой Шевердяеву, который продолжал использовать немецкий пулемет по принципу зенитной установки, поливая очередями траншеи на склонах.

Сгоревший бронетранспортер озарился вспышкой, и всего его заволокло дымом. И без того искореженная груда металлолома приняла в себя гранату, выпущенную сверху из гранатомета. Дым еще не успел рассеяться, а пулемет Шевердяева вновь затараторил по позициям врага. Ага, жив, Шева! Так просто наших не возьмешь.

Сектор обстрела у него неплохой, и смысла перебираться сюда, за глиняный бугорок, который можно продырявить из любого противотанкового ружья, нет никакого.

– Шева, оставайся там… прикрывай… – изо всех сил прокричал Аникин, стараясь перекрыть шум боя и рев танковых двигателей.

По двое, по трое, по одному, группами бойцы штрафной роты вышли на склон. У подножья высоты, изрытой воронками от крупнокалиберных и реактивных снарядов, скопилось много подбитой и брошенной немецкой техники – сгоревшие самоходки и танки, грузовики и мотоциклы.

Штрафники использовали любую возможность спрятаться от шквального свинцового огня, который лил сверху. Как приказал Аникин, бойцы его взвода старались не отставать от танков, взбиравшихся метр за метром вверх по высотному скату.

Маневрируя на малых скоростях, «тридцатьчетверки» выжимали максимум лошадиных сил из своих дизельных двигателей. От этого рыка в воздух поднимались кубометры пыли, которые заполняли пространство на несколько метров вокруг машин. Позади машины находиться было невозможно – пыль забивала носоглотку, перекрывая кислород. Воздуха тем, кто из последних сил карабкался по зееловским кручам, и без того не хватало.

Приходилось прижиматься к внешнему боку машины, что создавало немало неудобств. Танк практически закрывал обзор по фронту, оставляя только фланговые ракурсы.

Немцы лезли отовсюду. В основном это были «фаустники», многие из них – безусые юнцы, практически мальчишки. Пулемет «тридцатьчетверки» умело собирал их в прицел, но работы хватало и штрафникам, которые встречали вражеских гранатометчиков огнем своего стрелкового оружия.

В это время расчеты гвардейских минометов, расположившиеся вдоль железной дороги у подножья, усилили обстрел верхнего яруса склона. Воздух наполнился ревом и грохотом взрывов крупнокалиберных мин, хором выпущенных из не менее чем десятка «ишаков».

Этот град мин практически стер со склона несколько траншей, выкурив врага из окопов под пули настырно ползущей вверх пехоты.

Аникин двигался возле самого левого борта «тридцатьчетверки» вместе с Кокошиловым и Капустиным. Вдруг справа, с другой стороны, прогремел взрыв. Многотонная махина вздрогнула и начала оседать, заваливаясь все сильнее на левый бок.

– Полундра! – заорал Кокошилов, резко отскочив ниже по склону. – Разда-авит!.. Раздавит!..

Грунт, на котором находились подошвы аникинских сапог, пополз вниз. Андрей почувствовал, что земля в прямом смысле уходит у него из-под ног. Танк стремительно надвигался на него. Он обернулся и увидел белое как полотно лицо остолбеневшего Капустина. От страха он потерял способность двигаться.

– А ну!.. – крикнул Аникин, с силой толкнув бойца в правое плечо. Не удержавшись на ногах, тот неуклюже упал и скатился вниз по склону к тому самому месту, где, цепляясь за землю, находился Кокошилов.

Не мешкая ни секунды, но без криков и паники, Андрей отпрыгнул следом вниз и, сделав по инерции несколько шагов, затормозил движение.

Как только они вышли из спасительной зоны заслона танковой броней, то тут же очутились под плотным вражеским огнем. Пытаться залечь тут было бессмысленно, так как сверху для противника все цели были как на ладони.

«Тридцатьчетверка» продолжала неумолимо надвигаться на Андрея и его подчиненных, причем грунт продавливался и осыпался под тяжестью танка все быстрее. Черт, до чего же глупо будет погибнуть, превратившись в котлету под гусеницами своих же танкистов. И деваться некуда, нигде на склоне от фашистских пуль не спрятаться.

Но тут произошло то, что именуют чудом и что часто случается на войне. Вдруг раздался непереносимый скрежет металла о металл. Осыпавшийся под гусеницами грунт обнажил агрегат, предназначение которого Аникин уразумел не сразу.

Огромные, почти в полметра длиной симметричные металлические лепестки показались наружу, а дальше, в глубине грунта – круглая, почти полуметровая, жуткая по виду металлическая сарделька. Именно об это непонятное устройство заскрежетала ходовая часть «тридцатьчетверки».

Преграда, волею судьбы очутившаяся на пути сползающей машины, оказалась серьезной. Танк протянуло по инерции боком еще с полметра, и вдруг машина остановилась и замерла.

– Ух… – облегченно выдохнул Кокошилов. – Ну и дела… Вы видели, командир? Что за хреновина там торчала? Вентилятор, что ли? Видать, у фрицев тут бункер нарисовался…

И тут страшная догадка мелькнула в голове Андрея. Он вдруг сообразил, на что похоже это винтовое перекрестье двух плоскостей. На оперение мины, только в разы большее… Это же стабилизаторы! Как будто сваренные воедино хвостовые плавники двух китов…

– Это не вентилятор, Кокошилов… – проговорил он, принимаясь что есть силы стучать по броне танка.

– Скорее, подсади меня на корпус… надо экипаж оттуда вызволять… – кричал Аникин. – Это не вентилятор… Это бомба… Черт возьми… Авиабомба. Судя по внешнему виду, в этой дуре – не меньше пятисот кило!..

Под шквальным огнем противника через полуоткрытый люк на башне Аникин умудрился провести короткое совещание с лейтенантом Иверзевым, командиром «тридцатьчетверки». Лейтенант поначалу попросту не поверил, что их сползание по круче Зееловского склона заклинила неразорвавшаяся авиабомба.

– Иди ты… Как киты, говоришь… – с совершенно стоическим спокойствием, как бы рассуждая, проговорил танкист. – Похоже на БрАБ[18]… И как это мы ее не заметили? Глубоко в землю вошла… Видать, с хорошей высоты летуны-бомбардировщики ее спихнули…

Лейтенант характерным движением пальца сбил пушинку с воротника своего комбинезона.