Холод опустился на них, точно кара Господня, его волна накатила из бухты и залила луг. Они почувствовали его ближе к полуночи, по крайней мере Деборе так показалось. Никто не отваживался зажечь огонь, чтобы взглянуть, который час.

Все хранили молчание. Минуты шли, складываясь в часы, но ничего не происходило. Лишь иногда какой-нибудь шорох в кустах заставлял их насторожиться. Но за шорохом не следовало ничего, кроме нового шороха, и они успокаивались, решив, что это возится какой-нибудь зверь, в чье жизненное пространство они вторглись. Может быть, крыса. Или дикая кошка любопытствует взглянуть на незваных гостей.

Деборе показалось, что уже наступило утро, когда Ле Галле прошептал одно-единственное слово: «Идет», на которое она и внимания бы не обратила, если бы полицейские вдруг не напряглись, как один человек.

Тогда она услышала: сначала на стене зашуршали камни, потом под ногой человека, приближавшегося в темноте к дольмену, хрустнула ветка. В руках у ночного гостя не было фонаря: видимо, путь к холму был ему хорошо известен. Не прошло и минуты, как кто-то — весь в черном, словно банши, — скользнул на круговую дорожку.

У двери человек все-таки зажег фонарик и направил его на замок. Но Дебора из кустов не могла разглядеть ничего, кроме крохотного пятна света, которого едва хватало, чтобы сделать видимой черную спину, склоненную над кодовым замком.

Она стала ждать, когда полицейские что-нибудь предпримут. Но никто не двигался. Никто, кажется, даже не дышал, следя за черной фигурой, которая, открыв замок на двери, согнулась и вошла в доисторическую постройку.

Входная дверь осталась открытой, и через мгновение Дебора увидела мягкий мигающий свет — она уже знала, что это свечка. Затем света стало больше — зажглась вторая. Однако ничего другого сквозь дверной проход видно не было, и всякое движение, происходившее внутри, скрывали от глаз наблюдателей каменные стены камеры и земля, засыпавшая их много веков назад.

Дебора не могла понять, почему полиция бездействует.

Она шепнула Саймону: «Что…»

Его пальцы стиснули ее плечо. Лица она не видела, но ей показалось, что он, не отрываясь, смотрит на вход в дольмен.

Прошло минуты две, не больше, когда свечи внутри вдруг потухли. Вместо них снова зажегся фонарик, и, когда его маленький, но четкий луч двинулся к входу, главный инспектор Ле Галле прошептал:

— Сомаре, готовься. Не спеши. Погоди. Погоди, парень.

Едва фигура внутри достигла выхода и выпрямилась, он скомандовал:

— Давай!

Полицейский вырос из травы рядом с ними и включил фонарь, такой мощный, что его свет на мгновение ослепил и Дебору, и Чайну Ривер, которая попала в его луч, как в расставленную Ле Галле ловушку.

— Не двигайтесь, мисс Ривер, — приказал старший инспектор. — Картины здесь нет.

— Нет, — выдохнула Дебора.

Она слышала, как Саймон прошептал: «Прости меня, любимая», но у нее не было времени разобрать его слова, потому что все стало происходить очень быстро.

У дверей дольмена Чайна стремительно обернулась, когда второй луч возник откуда-то сзади и взял ее на мушку, точно охотник свою жертву. Она ничего не сказала. Просто нырнула в земляное нутро и захлопнула за собой дверь.

Дебора встала не раздумывая.

— Чайна! — закричала она в ужасе и тут же, обернувшись к полиции и своему мужу, добавила: — Вы не так поняли.

Словно не слыша ее, Саймон отвечал на какой-то вопрос Ле Галле:

— Только складная кровать, свечи, деревянная шкатулка с презервативами…

Дебора поняла, что каждое слово, сказанное ею о дольмене мужу, он передавал полиции.

Каким бы нелогичным, смешным и глупым это ни казалось, но Дебора ничего, ну ничего не могла с собой поделать: она решила, что своим поступком муж предал ее окончательно. У нее не было сил ни вдуматься в ситуацию, ни забыть. Выскочив из укрытия, она устремилась к подруге.

Саймон схватил ее, не успела она пробежать и пяти футов.

— Пусти! — закричала она и вырвалась из его рук.

Услышав приказ Ле Галле: «Черт, уберите ее отсюда!» — она воскликнула:

— Я приведу ее к вам! Пустите меня. Пустите!

Вывернувшись из объятий Саймона, она все же не убежала. Тяжело дыша, они стояли друг против друга. Дебора сказала:

— Ей некуда больше идти. Ты же знаешь. И они тоже. Я приведу ее. Ты должен позволить мне привести ее сюда.

— Это не в моей власти.

— Скажи им.

— Вы уверены? — спросил Саймона Ле Галле. — Другого выхода нет?

Дебора ответила:

— Даже если бы был, какая разница? Куда она денется с острова? Она знает, что вы тут же перекроете аэропорт и гавань. Что она, вплавь, что ли, до Франции доберется? Она выйдет, когда я… позвольте мне сказать ей, кто здесь…

Ее голос дрогнул, и она тут же возненавидела себя за то, что здесь и сейчас ей приходится бороться не только с полицией и Саймоном, но еще и со своими треклятыми эмоциями, которые никогда не позволяли ей стать такой же, как он: холодной, бесстрастной, способной в доли секунды переменить решение, если это было нужно для дела. А сейчас это было нужно.

— Как ты догадался… — сломленным голосом обратилась она к Саймону, но не закончила вопроса.

— Я не знал. Не был уверен. Просто думал, что это наверняка один из них.

— Что ты от меня скрыл? Не надо, не говори. Не важно. Дай мне пойти к ней. Я расскажу ей, что ее ожидает. Я приведу ее сюда.

Саймон молча вглядывался в нее, и по его умному угловатому лицу она видела, что он никак не может решиться. А еще она видела, что он встревожен и пытается оценить, насколько его поступок подорвал ее доверие к нему. Через плечо он попросил Ле Галле:

— Вы позволите…

— Черт побери, нет, конечно. Речь идет об убийце. Один труп у нас уже есть. Второй мне не нужен.

И тут же бросил своим людям:

— Вытащите оттуда эту сучку.

Этого было достаточно, чтобы Дебора снова бросилась к дольмену. Она пролетела сквозь кусты с такой скоростью, что добежала до деревянной двери быстрее, чем Ле Галле успел скомандовать: «Взять ее!»

Полицейским оставалось только ждать. Конечно, они могли попытаться взять дольмен штурмом и тем самым подвергнуть жизнь Деборы опасности, если Чайна окажется вооружена. Но Дебора была уверена, что оружия у подруги нет и полиция дождется, пока они вдвоем выйдут из холма. Что будет с ними дальше — может быть, их обеих возьмут под стражу, — Дебору в тот момент не волновало.

Она толкнула тяжелую деревянную дверь и вошла в древнюю камеру.

Как только дверь закрылась, ее окружила чернота, густая и беззвучная, словно в могиле. Последним звуком, долетевшим до нее снаружи, был вопль Ле Галле, который заглушила тяжелая дверь. Последнее, что она увидела, был узкий, точно копье, луч света между дверью и косяком, исчезнувший вместе со звуком.

— Чайна, — сказала она в тишину и прислушалась.

Она пыталась вспомнить, что видела внутри дольмена, когда приходила сюда с Полом Филдером. Прямо перед ней был ход в главную камеру. Вторая — справа. Она понимала, что слева тоже могли быть камеры, но в прошлый раз она их не видела и не помнила никаких отверстий в стенах, сквозь которые туда можно было попасть.

Она попыталась поставить себя на место подруги, на место любого человека, оказавшегося в таком положении. Безопасность, подумала она. Чувство возвращения в утробу. Внутренняя камера, маленькая и надежная.

Она потянулась к стене. Ждать, пока привыкнут глаза, не было смысла, потому что привыкать было не к чему. Тьма стояла кромешная, ни искорки, ни блика.

Она заговорила:

— Чайна. Там, снаружи, полиция. Они на лугу. Трое прячутся в тридцати футах от двери, один на стене и еще сколько-то среди деревьев. Я не с ними. Я не знала. Я пришла позже. Саймон…

Даже теперь она не в силах была сообщить подруге о том, что именно ее муж стал инструментом ее падения.

— Отсюда нет выхода, — сказала она. — Я не хочу, чтобы тебе было больно. Я не знаю, почему…