— Бреннан кивнул.

— Тебя это расстроило?

— То, что она оборотень? Конечно, нет. Я подумала, что это даже круто и у меня был к ней миллион вопросов. Но мой разум не мог смириться с тем фактом, что она скрывала это от меня все эти годы. Она знала, что является оборотнем с тринадцати лет — и четыре года она скрывала это от меня. Своей лучшей подруги. — Тиернан запустила руку в свои волосы, испытывая разочарование и желание, чтобы он ее понял. — Мы жили вместе, и все это время она не доверяла мне настолько, чтобы поделиться своей сокровенной тайной.

— Тебе было больно.

— Это чуть не сломало меня, — призналась она. — Если честно, то у меня случилась истерика, как у ребенка. Кричала на нее, что она мне не подруга. Как я могу ей доверять, когда она явно мне не доверяет, ну и все в том же духе. Я не спала нормально несколько недель после этой истории, снова и снова переживая случившееся.

— Ты уехала на встречу? — спросил Бреннан, а в его взгляде ясно читалась симпатия и нечто более глубокое. Общая боль. Корелия и ребенок.

Она кивнула.

— Так я и сделала. Последнее что я сказала этой женщине, которая была мне ближе чем сестра, что, возможно, я перееду, и они будут жить одной большой дружной семьей. — Она чувствовала, как горячие горькие слезы катились по ее щекам, но не потрудилась вытереть их.

— Она умерла, думая, что я ее ненавижу.

— Нет, — сказал Бреннан. — Она умерла, зная, что ты ее любишь. Друзья и родные ссорятся, но это ничего не значит. Такова человеческая природа. Любовь не может быть идеально терпеливой, доброй и безоблачной. — Он наклонился. — Она простила тебя Тиернан, может, еще до того, как ты вышла из дома. Женщина, которую ты мне описала, на меньшее просто не способна.

Валун размером с Йеллоустонского бизона, свалился с души Тиернан, потому что он был прав. Сюзанна никогда не таила обиду, даже когда Тиернан съедала последний йогурт, забывала оставить сообщение на автоответчике или вносила сумятицу сотнями разных способов, говоря одну лишь правду. Хотя, когда ты настолько обескуражен требованиями жизни в современном обществе, это можно понять.

Она запоздало поняла, что сама себя называет «Сказительницей истины», и задалась вопросом, не означало ли ее согласие с таким определением своего таланта, что эта способность отражала именно то, что в чем он ее заверял: дар, а не проклятие.

Но она не рассказала Бреннану окончание истории. Может, тогда и он будет испытывать к ней то же отвращение, что и она сама, со смерти Сюзанны.

— Я не сказала ей, не предупредила о похищениях, несмотря на то, что она только что рассказала о том, что оборотень, — тихо сказала девушка. — Я вылетела, пылая гневом, отправилась на свою встречу, а ей не сказала.

Слезы застилали ей глаза, и Тиернан пришлось их вытереть уголком рукава Бреннана.

— К тому времени, когда через несколько часов я вернулась, готовая извиниться, что была такой дурой, ее уже не было. И больше я ее не видела.

— Они схватили ее, — сказал Бреннан, черты лица, которого стали мрачнее.

— Именно. В следующий раз я увидела ее в телевизионном репортаже, три недели спустя. Она противостояла половине Отделения Бостона по Проведению Спецопераций по Борьбе с Угрозой Сверхъестественного Характера. Она была такой сильной, Бреннан: швырнула одного из них прямо через машину. Они… — Тиернан запнулась, чтобы отдышаться от боли пронзившей ее легкие.

Он ждал, давая ей время, не оказывая на нее давление.

Наконец, она снова смогла дышать и встретилась с ним взглядом.

— Они расстреляли ее. Прямо там, на дороге. На пресс-конференции они заявили, что она была одной из тех, кто жестоко расправился с местным политиком, но я знала, что это неправда. Когда я сложила два и два — историю по контролю за разумом и ее похищение, — я все поняла.

— Если бы я рассказала ей, предупредила ее… — Боль захватила Тиернан, и она закрыла лицо руками, силясь сохранить спокойствие и не привлекать внимание охраны.

— Если бы ты ей рассказала, она была бы осторожнее. Но она была молода и влюблена, а они представляли собой хорошо организованную команду подготовленных убийц, — сказал Бреннан. — Они бы все равно ее поймали. Это не твоя вина, Тиернан. Никто кроме Литтона и чудовищ, с которыми и на которых он работает, не несет за это ответственность. Ты не убивала ее.

Его слова были словно бальзам для ее измученной души, привнося надежду во все темные уголки ее сердца, где она уже и не надеялась обрести покой.

— Я не убивала ее, — сказала она медленно, создавая еще одно звено в цепи, которая объединяла их. — Так же как и ты не убивал Корелию и ее ребенка.

Его голова резко поднялась, и глаза потемнели от затравленного выражения.

— Это совсем другое.

— Нет, это не так. Либо ты смиришься с тем, что не несешь ответственности за гибель Корелии, либо оставь меня в покое с моим чувством вины за Сюзанну, — выпалила она, отчаянно желая подарить ему тоже отпущение грехов, которое он дал ей.

Удивление появилось сначала в его глазах, а затем изменило полностью выражение его лица. На нем отразилось облегчение, просветление. Бремя, подобное ее, а быть может даже тяжелее, отягченное двумя тысячелетиями, постепенно покидало его.

— Ты даже больше, чем я заслуживаю, — сказал он низким и хриплым голосом. — Даже если это будет последнее, что мне дано сделать в своей жизни, я вытащу тебя в целости и сохранности из этого ада. Ты моя, мое откровение и освобождение, и я никогда не отпущу тебя.

Напряженность его голоса тронула ее до глубины души, но воспоминание о видении во время смешения душ было все еще с ней, еще живо. Ребенок, которого он не…не мог…узнать.

Возможно, очень может быть, видения могут меняться.

— Я все еще хочу побеседовать с Посейдоном, — сказала она, зевая посередине предложения. Усталость и голод, наконец, ее доконали.

— А сейчас отдохни, — сказал он. — Я постерегу тебя, а о Посейдоне мы поговорим, когда утром вырвемся из этой ловушки.

Она хотела сказать, что не может спать на бетонном полу камеры, в присутствии бандитов-убийц и отвратительных ученых, замышляющих против них ужасные вещи. Но ее веки опустились, доказывая, что она была не права. Поэтому Тиернан кивнула и свернулась в клубок, стараясь занять поменьше места и лечь как можно ближе к решетке и в то же время так, чтобы оказаться в недосягаемости и случайно не задеть ее во сне. И перед тем как она задремала, одна мысль посетила ее и так и не покинула. Она подняла голову и посмотрела на Бреннана.

— Почему бы тебе не извиниться перед Посейдоном? После всего этого времени он ведь принял бы твои извинения, верно? Даже боги должны уметь прощать.

Он уставился на нее, открывая и закрывая рот, но очень долго так и не смог вымолвить ни слова.

— Сказать ему, что я сожалею, — повторил он, словно сами слова являли собой какое-то откровение. — Ты чудо, mi amara. Ты поистине сокровище.

Она улыбнулась и поплыла на волнах усталости уносящей ее прочь.

— Сам ты mi amara, приятель. Я знаю, что это означает, не забывай. И если ты вытащишь меня из всего этого, можешь звать меня как угодно.

Бреннану удалось проглотить еще две капли зелья, отметая любое волнение о возможной передозировке. Важно лишь не заснуть и, в случае чего, иметь возможность защитить Тиернан.

Запомнить Тиернан.

Тепло искусственной энергии снова заструилось по его телу, обжигая плоть и кровь. Его кожа зудела и горела, и даже покалывало корни волос. Это было неприятно, но не больно. Физически с ним все было в порядке. В эмоциональном плане дело обстояло совсем по-другому.

Эмоционально он ощущал невыносимое напряжение. Гнев переходил в ярость, а страх за безопасность Тиернан обратился в настоящий ужас. Он смотрел на нее, свернувшуюся в клубочек на полу, и отвращение к себе самому, что не смог сберечь эту девушку, превратилось во всепоглощающее омерзение. Он сидел, а его тело сотрясалось от силы эмоций, но он мог с этим справиться. Должен справиться. За исключением еще одного чувства.