— Поверь мне. Мытье окон и дверей занимало все мое время.

— Послушай, Элисон, давай заключим с тобой сделку. Я сделаю все, чтобы заполучить эту рукопись или, по крайней мере, выяснить, где она находится. Ты работала в этом доме и знаешь, где Мелани держала свои вещи. Ты знаешь этого Тодда Беннета, который работал вместе — с ней. Помоги мне защитить папу. Ему семьдесят пять лет, и он не заслуживает того, чтобы люди копались в его жизни. Как только книга увидит свет, я уже ничего не смогу сделать. Но если ты поможешь мне теперь, если ты поможешь мне достать рукопись, я позволю тебе вернуться в газету. И буду платить тебе за статьи в два раза больше.

И что же мне теперь делать? Если я отдам Бетани рукопись, я получу назад свою работу. Но если я оставлю рукопись у себя, то смогу выяснить, кто убил Мелани, и полицейские оставят меня в покое. Как же я так вляпалась, думала я. Как же я так вляпалась в это чужое дерьмо?

— Я не смогу помочь тебе, Бетани, — сказала я, забирая с дивана пальто и перчатки.

— Тогда нам больше не о чем разговаривать, — сказала она, повернулась на каблуках и пулей вылетела из кабинета. Наверное, она побежала в кафетерий докупить еще пончиков.

Я еще раз посмотрела на портрет отца и дочери над письменным столом Бетани и вздохнула. Где же мой отец, ведь он так мне нужен. Где Сеймур Ваксман, милый, неискушенный человек, создавший свой приносящий доход бизнес по производству матрасов без того, чтобы переступать через людей или обманывать их? Где этот человек, который не смог позволить себе посещать колледж, но работал до седьмого пота, чтобы это могла делать я? Где человек, который потакал прихотям моей матери только потому, что знал — это доставит ей удовольствие? Его нет, но он не забыт. И никогда не будет забыт. Мне стало смешно, когда я представила себе картину, на которой были бы изображены мы с отцом. Представляю, Сей Ваксман, Король матрасов, добрый парень из Куинс, и Элисон Ваксман Кофф, принцесса, ставшая горничной. Но, вместо того, чтобы стоять на прекрасной яхте, мы бы расположились напротив бывшей фирмы «Симмонс Бьюти Рест», граничащей со складом, на стене которого красовался бы большой плакат с лозунгом компании — «Спите спокойно. Спите крепко». При этих мыслях я почувствовала комок, подступивший к горлу. Несмотря на всю власть и престиж сенатора Элистера Даунза, я ни за что не променяла бы на него моего отца, Короля матрасов.

В шесть часов, когда я приехала к дому 89 в переулке Пинк Клауд, шел снег. В этом доме последние пятнадцать лет жила моя мама, вдова Ваксман. Он располагался в так называемом «Еврейском квартале» Лэйтона и представлял собой строение в стиле Тюдоров с пятью спальнями. Он был расположен на пяти акрах самой безупречной земли нашего города. По соседству располагались единственные в Лэйтоне синагога и гастроном.

Я поплотнее закуталась в свое черное шерстяное пальто, страшно жалея о норковой шубе, быстро добежала до входной двери и позвонила. Меня впустила нынешняя горничная моей матери, женщина с Ямайки по имени Нора Смол.

— Миссис Ваксман смотрит телевизор, — сказала Нора, провожая меня в гостиную, где, устроившись на софе, моя мама смотрела видеозапись одой из серий «Как меняется мир». Моя мама часто записывала свою любимую мыльную оперу, когда клубная игра в канасту или сеанс у мсье Марка совпадали с дневным показом по телевизору.

— Привет, мам, — сказала я и зашлась в кашле. Как обычно, мама курила одну сигарету за другой и в гостиной висел такой густой дым, что маму едва было видно. Не говоря уже о том, что дышать было просто невозможно. Но, несмотря на дымовую завесу, я смогла разглядеть, что мама была безупречно одета и смотрелась этакой пригородной матроной в своем черном шерстяном платье от Альберта Ниппона и черных лакированных туфлях. Ее длинную, худую шею украшало золотое ожерелье, которое гармонировало с золотым браслетом на левом запястье. На левой руке она все еще носила обручальное кольцо с бриллиантом, которое ей подарил мой отец. Ногти покрывал свежий маникюр персикового цвета. На губах была такого же цвета помада. Ее седеющие пепельно-белые волосы до подбородка, которых каждые четыре недели касался мсье Марк, были, как обычно, подстрижены под пажа и так залиты лаком, что никакой, даже самый сильный ветер не смог бы разметать ее прическу. Она нарядилась, подумала я. Ее костюм назывался «Я старею, но у меня все еще есть деньги». Ну что же, вздохнула я. У всех нас есть свои костюмы.

— Минуточку, Элисон, — предупредила она меня. — Сейчас должны объяснить, почему у нее потеря памяти и она не может вспомнить, о чем спрашивал ее муж.

Мой муж разорился, ушел к своей первой жене и зачал ей ребенка. Моя работодательница убита, я в числе подозреваемых. К тому же, моя двойная жизнь стала достоянием телевидения, мое финансовое положение было просто отчаянным. Для меня все это выглядело прямо как мыльная опера. Но моя подлинная история не была настолько интересна, чтобы оторвать маму от «Как меняется мир».

Я села рядом с ней на софу и, как примерная дочь, дождалась конца передачи. Когда это случилось, мама повернулась и посмотрела на меня.

— Элисон, похоже, ты похудела, — сказала она и потянулась за сигаретой.

— Я действительно похудела, мама. Я всегда была худой.

— Нет, это из-за работы горничной. Когда я услышала об этом, у меня чуть не случился сердечный приступ. Представляешь? Мать узнает, что ее дочь драила чужие туалеты! Твой отец бы просто умер.

— Он уже умер.

— Не остри.

— Мне жаль, что ты узнала об этом по радио, а не от меня.

— Кто узнал об этом по радио? Я услышала об этом от Эдит Эйзнер в клубе. Подумать только, от Эдит Эйзнер. Думаешь, ее дочь это нечто особенное? Она стюардесса, прости, Господи. Горничная с крыльями — вот, что это такое.

— Да, ну тогда мне жаль, что ты узнала об этом от Эдит Эйзнер. Но я стала горничной, потому что мне были нужны деньги. Ты можешь понять, что такое страх потерять дом и не иметь дома, куда пойти?

— Дома, в который пойти.

— Правильно.

— Элисон, почему ты не попросила меня о помощи? У меня есть небольшие сбережения. Конечно, это не очень крупная сумма, и мне в моем возрасте следует соблюдать осторожность, чтобы не выйти за рамки.

— Поэтому я и не стала просить тебя о помощи. — Поэтому и еще потому, что впервые в жизни мне хотелось оторваться от тебя и почувствовать себя свободной.

— О, уже седьмой час, — сказала мама, взглянув на часы. — У нас заказан столик на половину седьмого.

— Мы обедаем не дома? Я думала, что ты захочешь поговорить обо всем этом без свидетелей.

— Мы будем без свидетелей. Мы идем в клуб. Сегодня вечер «Омаров штата Мэн» и я еще не пропустила ни одного из них за последние тридцать лет.

Мы отправились в Грасси Глен на моей машине. Это была мучительная десятиминутная поездка, в течение которой мама упрекала меня за то, что я обесчестила память отца не только тем, что работала прислугой после того неимоверного труда, который он вложил в свой матрасный бизнес, чтобы я могла иметь собственную прислугу, но и тем, что работала на такого человека, как Мелани Молоуни, которую мама охарактеризовала как «мусор». Похоже, моя мать довольно неравнодушно относилась как к Мелани, так и к Элистеру Даунзу. Я ни разу не видела у нее столь сильного взрыва чувств.

— Женщина, которая едва не разрушила жизнь такого важного человека, как Элистер Даунз, заслуживает того зла, которое с ней произошло, — сказала она.

Мы подъехали к увитому плющом кирпичному фасаду здания клуба. Раньше оно было зданием суда, а потом стало реабилитационной клиникой для тех, кто злоупотреблял своим богатством. Мужчина, обслуживающий парковку, подошел к машине со стороны моей мамы, открыл ей дверцу и сказал:

— Добрый вечер, миссис Ваксман. Как вы себя сегодня чувствуете?

Когда мы вошли в огромный обеденный зал с тяжелыми шелковыми занавесками и хрустальными люстрами, к нам деланно плавной походкой подплыл темноволосый мужчина в смокинге и поцеловал маме руку, которую та заранее протянула, подыгрывая его услужливости.