— Просто хорошие? Приятно это от вас слышать, — сказал Купли. В его голосе слышалось удивление по поводу отсутствия энтузиазма в моей оценке. Похоже, он был слегка уязвлен. Ну, я тоже, знаете ли, не собиралась выпрыгивать из трусов, расхваливая его снимки. Я понимала, что это было грубо, но не могла ничего с собой поделать. Фотографии были просто великолепны. Кулли, несомненно, обладал большим талантом. Так почему же я не могла сказать ему это? Почему я вела себя с ним так заносчиво? Просто потому, что меня воспитывали в снобистском духе, хотя сама я снобом не была.

Я откашлялась, посмотрела прямо в голубые глаза Кулли, спрятанные за стеклами очков, и сказала:

— По правде говоря, я думаю, что фотографии…

— Эй, милый. Я вернулась.

Я уже совсем было собралась признаться, что мне действительно очень понравились снимки, что я благодарна Кулли за его помощь в продаже моего дома, когда вдруг молодая блондинка с длинными волосами и невероятным бюстом взяла фотографа под руку.

— Прости, что задержалась, — проворковала она, указывая на женский туалет. — Там образовалась очередь.

— Все в порядке, — ответил Кулли. Он явно обрадовался при ее появлении. — Хэдли, это Джулия Аппельбаум и ее подруга, миссис Кофф. Дамы, это Хэдли Киттредж.

Хэдли Киттредж. Мне надо это переварить. И что это еще за дерьмо насчет «миссис Кофф»? Кулли прекрасно знал, что меня зовут Элисон.

Хэдли Киттредж улыбнулась нам с Джулией. У нее были великолепные волосы, кожа, зубы. Я ее просто ненавидела.

— Рада познакомиться, Джулия, — сказала она. — И с вами тоже, миссис…

— Кофф, — ответила я. — Похоже на звук, который вы издаете, когда простужаетесь и начинаете кашлять. — Думаю, Хэдли Киттредж никогда не простужалась.

— Пойдем, Хэдли, — обратился к ней Кулли. — Фильм начнется через десять минут.

— А что вы собираетесь смотреть? — поинтересовалась Джулия у этой парочки голубков.

— Моби Дик с Грегори Пеком, — ответила Хэдли. — Его показывают в том реконструированном доме. Кулли просто обожает истории про море.

— Желаю, чтобы вы получили удовольствие размером с кита, — кисло промямлила я.

— О, какое совпадение, — радостно воскликнула Хэдли, хлопнув себя по бедру. — Кулли, ты понял? Миссис Кофф пожелала нам получить удовольствие размером с кита, а мы как раз собираемся смотреть фильм про кита!

Господь не одарил ее всеми своими сокровищами. Он дал этой девице великолепное тело, но мозгов явно не доложил.

— Да, я это понял, — холодно отозвался Кулли. — Миссис Кофф соображает с быстротой молнии. Проблема в том, что не всем нравится, когда молния ударяет им в голову. Рад был познакомиться с вами, Джулия.

Кулли и Хэдли вышли из заведения Макгавина, держась за руки. Джулия расплачивалась по счету, а я сидела надув губы.

— Что с тобой такое, Кофф? — наконец спросила меня Джулия. — Ты что это обращалась с этим симпатичным парнем, будто ты Леона Хемсли [28], а он полное ничтожество? Он пытался быть дружелюбным с тобой, а ты откровенно ему хамила.

— Я знаю, и мне очень стыдно за свое поведение, — согласилась я. — Когда я встречаюсь с этим парнем, то веду себя как последняя дура. В его присутствии я начинаю нервничать. Так нервничать, что у меня начинается сердцебиение, руки мои трясутся, а желудок просто выворачивается наизнанку.

— Тогда тебе лучше что-нибудь предпринять в этом направлении.

— А что? Начать принимать прозак [29]?

— Нет. Тебе надо еще раз с ним увидеться. Мне кажется, что в вашем случае мы имеем дело с настоящими чувствами.

В три часа следующего дня я выехала из дома на встречу с Мелани Молоуни, назначенную на половину четвертого. Я не знала, как мне одеться. То ли как домработнице, то ли как владелице собственного дома. В конце концов, я выбрала юбку попроще и свитер. Мой вид стал еще проще, когда я сняла украшения.

Бухта Голубой Рыбы, где жила Мелани, находилась в десяти минутах езды от моего дома. Этот район представлял собой ряд частных владений, обнесенных общим забором и растянувшихся вдоль узкой полоски берега на противоположной от порта Лэйтона стороне. Бухту Голубой Рыбы еще называли «Коннетктикутгемптоном», потому что многие жители Нью-Йорка покупали здесь загородные виллы после того, как приобрели дома в Вестгемптоне, порте Сэг и тому подобных местах. Многие из них говорили, что пользоваться сезонным билетом намного выгоднее.

В отличие от менее дорогих, хотя и стоивших по миллиону долларов особняков в порту Лэйтона, дома в бухте по большей части были временными резиденциями с обилием стекла и мрамора. Эти дома имели рабочие кабинеты, отделанные деревом, и ванные комнаты, представляющие собой настоящие произведения искусства, которые в справочниках почему-то назывались «минеральными источниками». Старожилы Лэйтона относились к обитателям бухты как к карьеристам. А те, в свою очередь, называли жителей Лэйтонского порта «старыми пердунами».

По дороге к дому Мелани я пыталась представить предстоящий разговор. Затем начала раздумывать над тем, как изменится моя жизнь, если я получу эту работу. Потом, как она изменится, если не получу. Второй вариант вызывал у меня испуг.

В три двадцать я подъехала к воротам жилого массива, и меня остановил охранник в униформе.

— Ваше имя? — гаркнул он.

— Элисон Кофф, — ответила я, опуская боковое стекло. — Я приехала на встречу с Мелани Молоуни.

— Кофф, Кофф. Что-то я не видел никаких Кофф в списке. Мне придется позвонить мисс Молоуни. Ждите здесь.

О, замечательно, подумала я. Она либо забыла о нашем свидании, либо уже наняла кого-то еще.

— Проезжайте, — наконец сказал охранник, открывая мне ворота.

Я осторожно вела машину мимо череды оград, каменных стен и железных ворот, пока, наконец, не добралась до дома номер семь. Я въехала в выкрашенные в розовый цвет ворота и начала двигаться вдоль каменного бордюра с большим количеством фонариков. Свою машину я оставила слева от парадной двери.

Фасад дома был отделан кедровой вагонкой и украшен несколькими балкончиками и выступами. С первого же взгляда меня поразило количество и размеры стеклянных окон и дверей. Когда я подумала, что мне придется обрабатывать моющими средствами все эти шесть тысяч квадратных футов, то испытала настоящую панику.

Я торопливо подошла к парадному, позвонила и стала ждать. Никто не отзывался. Примерно через минуту я позвонила снова. Опять никого. Стоял холодный январский день, а пронизывающий ветер создавал ощущение, что на улице никак не больше нуля градусов. Я поглубже запахнула свое пальто, сожалея о проданной норке. «Да где же она? — думала я. — Ей что, наплевать, что я тут того гляди отморожу свою задницу? Как можно быть такой грубой?»

Я еще раз нажала на кнопку, сделав пару длинных звонков. Кончик моего носа окончательно заледенел, а пальцы уже онемели. Куда, черт возьми, провалилась эта Мелани? Она знала, что я еду, потому что ей только что звонил охранник. Может быть, она принимает ванну, подумала я. Или у нее важный междугородный телефонный разговор.

Я выждала несколько минут, прежде чем позвонить еще раз. Опять никакого ответа. Потом, решив, что звонок не работает, я постучала. Опять тишина. Может, я приехала слишком рано? Или слишком поздно? Может быть, я перепутала день? Или дом? Может, город тоже не тот?

Мне начало казаться, что весь разговор с Мелани был только в моем воображении. Промерзнув до костей, я решила вернуться в машину, включить печку и греться до тех пор, пока мои конечности не обретут подвижность. В три тридцать пять я снова подошла к двери и позвонила еще раз.

— Вы опоздали, — произнесла женщина, которая открыла дверь. На ней был велюровый спортивный костюм черного цвета и черные туфли-шпильки, украшенные маленькими золотыми бантиками. Роста она была невысокого и отличалась болезненной худобой. Ее длинные, до плеч, волосы были платинового цвета и, глядя на них, можно было предположить, что они ненатуральные. Гладкое белое лицо претерпело столько подтяжек и пластических операций, что своим видом напоминало турецкие конфеты из сахара и молока, которые мама привозила мне из Атлантик Сити. Единственное, что на этом лице имело цвет, были накрашенные синей тушью глаза и подведенные темно-красной помадой губы. Сколько же ей лет? Определить это было совершенно невозможно. Она стояла в дверном проеме, уперев руки в свои тощие бедра, и ее лицо имело такое же выражение, какое было у моей мамы, когда я делала грамматическую ошибку.