— Возвращаюсь после визита к Фредрику де Гаалю и Антону ван Зельдену, — выпалил я в ответ.

— Где эта неразлучная парочка?

— Там, — лаконично ответил я, показав пальцем вниз. — На том свете. И мы там окажемся, если хотя бы еще минуту проторчим здесь. В трюме пожарище, каких свет не видывал.

— А синяя краска?

— В трюме, — ответил я. — Объята огнем.

Катон рассеянно глянул вниз. Трап уже занимался огнем.

— Может, оно и к лучшему, — пробормотал он и приказал мушкетерам без промедления следовать наверх.

Солдаты пропустили нас, за что я был им несказанно благодарен — Корнелию нужно было срочно выводить на воздух. Меня неотвязно преследовала мысль, что огонь каким-то образом все же настигнет и поглотит нас.

Свежий воздух на верхней палубе чуть взбодрил меня. Теперь оставалось успеть воспользоваться штормтрапом. Поначалу на подходах к нему возникла страшная давка. Все только мешали друг другу, вместо того чтобы помогать. Впрочем, грозный окрик Катона быстро восстановил порядок. Вскоре с правого борта «Чайки» свешивалось, наверное, с десяток штормтрапов, и нашим людям удалось организовать спуск взятых в плен сразу по трем из них. Тяжелораненых спускали на канатах. Катон строжайше предписал не оставлять на борту гибнущей «Чайки» никого из живых.

Мне пришлось помогать Корнелии взбираться по веревочной лестнице: онемевшие из-за веревок руки с трудом повиновались ей. И мы с Яном Поолом буквально втащили ее на борт нашего «Гольфслага», где мы увидели Катона и Роберта Корса.

Наконец капитан парусника Хендрикс отдал приказ поднять якорь. Наш двухмачтовик медленно тронулся с места, за ним и остальные лихтеры. Мы убрались с борта «Чайки» как раз вовремя. Не успели мы отойти, как огонь охватил все судно, и вскоре последовали мощные взрывы.

— Крюйт-камера приказала долго жить, — констатировал Поол, невольно коснувшись черных пятен, оставленных въевшимися в кожу порошинами. — Вот этого я и боялся больше всего. Нет, ребята, нам вправду жутко повезло. Всем, кроме Хенка.

Глядя на пылающие обломки «Чайки», с шипением падавшие в воду, я тоже вспомнил Хенка Роверса, своего погибшего друга. Казалось, злобные демоны тщились вновь навести на нас порчу.

Но наши лихтеры стремительно удалялись от «Чайки». Туман плотной пеленой отделил нас от пылавшего судна, и вскоре было различимо лишь бесформенное багровое пятно, непрерывно менявшее очертания. И цвет — багровые отсветы постепенно начинали отливать синеватым. Что это было? Краска? Или не только она? Мне даже привиделось, что пятно принимает вид перекошенного от злобы и бессильной ярости вражьего лица.

За это долгое странствие от Текселя к Амстердаму мой донельзя умаявшийся, измученный-перемученный организм все-таки заявил о себе. Корнелия — следовало отдать должное этой отважной девушке — на излете сил пристроила меня поудобнее, насколько позволяла жуткая теснота. И я, возложив голову ей на колени, уснул на твердокаменных досках палубы лихтера, словно на мягчайшем матрасе.

Разбудил меня непонятного происхождения шум, напоминавший треск. К тому же мне показалось, что наше суденышко как-то уж очень беспокойно пляшет на волнах.

Неба над нами не было — матросы натянули над палубой лихтера брезент, чтобы уберечь нас от непогоды.

Я увидел перед собой лицо Корнелии. Она улыбнулась мне, словно желая успокоить.

— Ну как ты, Корнелис?

— Лучше всех, — сонно пробормотал я. — Спал без задних ног.

— И долго.

— Сколько?

— Всю ночь и еще полдня. Сейчас уже близится полдень. Зато выспался как надо.

На брезент сверху словно горошинами посыпали.

— Что это там за молотьба? — не мог понять я.

— Ранним утром сильно похолодало. Пошел дождь, а потом и град. Но твой приятель Ян Поол убеждает, что еще немного потерпеть — и мы прибудем в Амстердам.

Повернув голову, я увидел покрытую пороховыми пятнами добродушную физиономию: Ян Поол улыбался до ушей.

— С добрым утром, господин Зюйтхоф. Я уж подумал, вы и этот славный шторм проспите.

Несмотря на непогоду, капитан нашего парусника-лихтера Хендрикс ни на румб не отклонился от курса, направляя и два других судна. Дул студеный ветер, я видел, как Корнелия дрожит от холода. Я же нежился под хоть и благоухавшим сыростью, но зато теплым шерстяным пледом, который она набросила на меня. Усевшись, я набросил плед ей на плечи. Корнелия прижалась ко мне, отчего мне стало еще теплее, чем под одеялом.

До Амстердама мы добрались уже ближе к вечеру. Встретить нас собралось довольно много народу. Иеремия Катон распорядился, чтобы на причал прислали побольше конного транспорта — перевезти раненых. Он предложил ехать в лечебницу и мне с Корнелией, но девушка спешила увидеть отца. По настоянию инспектора нас отвезли на Розенграхт. Улицы города были пустынны — прошедший над Амстердамом град разогнал людей по домам. Прибыв на Розенграхт, мы чуть ли не бегом устремились в дом.

Нам отперла Ребекка Виллемс. Экономка была явно чем-то взволнована.

— Наверху сидит незнакомый господин, — дрожащим голосом сообщила она. — Сидит себе и переписывает все, что намеревается забрать из дома.

— А что он хочет забрать? — поинтересовалась Корнелия.

— Всю коллекцию мастера. Говорит, многое ему подойдет.

— А что отец?

— А твоему отцу, похоже, все равно. Он впустил этого незнакомца, и тот расхаживал по дому, где хотел. Мастер Рембрандт сидит у себя в мастерской да глазеет на свои портреты. Вчера так весь день и просидел.

Выпавшие на мою долю приключения здорово обострили чутье. Кем был этот незнакомец? Тайным сторонником жерардистов, присланным сюда уничтожить все доказательства, а может, и свидетелей?

— Оставайтесь внизу и будьте начеку! — распорядился я. — Если почувствуете опасность, сразу же бегите за стражниками! Я пойду наверх, поговорю с этим типом.

Едва я занес ногу над ступенькой, ведущей наверх лестницы, как почувствовал руку Корнелии у себя на локте. В синих глазах девушки была мольба.

— Будь осторожен, Корнелис! Прошу тебя — будь осторожен!

Пообещав ей не рисковать без нужды, я поторопился наверх. Едва поднявшись, я услышал донесшийся из каморки, служившей мне спальней и мастерской, грохот. Только сейчас я сообразил, что не вооружен. Невзирая на это, я поторопился войти в свое бывшее обиталище, где моему взору предстала странная картина.

Медвежье чучело, мой верный приятель в те нелегкие для меня дни, лежало на полу, как и в тот день, когда Рембрандт подверг дом разгрому. Какой-то мужчина с всклокоченными длинными волосами с трудом водружал зверя на место. Придав моему благодетелю вертикальное положение, он в изнеможении смахнул пот со лба. Только после этого он заметил мое присутствие. В его глазах мелькнули изумление и испуг.

С момента схватки на борту «Чайки» у меня не было даже возможности как следует умыться. В изорванном платье и с почерневшей от копоти физиономией я здорово смахивал на грабителя с большой дороги, тайком пробравшегося в дом живописца. Но в роли грабителя выступал явно не я.

— Кто вы такой? — неуверенно произнес незнакомец.

— Тот, кто проживает в первом этаже этого дома. А вы кто, позвольте спросить?

— Ох, извините меня. — Незнакомец поклонился. — Питер ван Бредероде, собиратель диковинок и произведений искусства. Как я и предполагал, этот дом прямо-таки переполнен ими. Представьте себе, я обнаружил здесь шлем, принадлежавший самому Герарду ван Вельзену, доблестному рыцарю!

— Понятно, — только и мог сказать я в ответ.

Никаким жерардистом визитер, разумеется, не был, но наверняка являлся почитателем рыцаря Герарда, жившего примерно эдак четыре сотни лет тому назад. И конечно же, мошенником, решившим воспользоваться отчаянием одряхлевшего живописца и выкупить за бесценок всю его коллекцию. Ему не повезло — мы с Корнелией явились как раз вовремя.

Ван Бредероде потряс томиком в кожаном переплете: