Катон кивнул:

— Это произошло в 1637 году, когда рухнула конструкция, которую пытались возвести на столь ненадежном фундаменте, как купля-продажа-перепродажа. Крах коснулся не только крупных купцов. «Тюльпанная лихорадка» охватила тогда буквально всех — случалось, простые люди лишались враз всех своих кровью и потом добытых сбережений.

— Почему вы заговорили об этом? — недоумевал я, собираясь вонзить зубы в ломоть хлеба с селедкой.

— Чтобы еще раз убедиться, насколько опасной может стать игра на бирже. И дело не в том, что спекуляции луковицами тюльпанов противозаконны, нет, в целом это не так. Просто жажда наживы толкает людей бог знает на какие поступки.

— Вы, оказывается, моралист, — не скрывая иронии, констатировал я.

— Не будь я им, я не занимал бы свой пост. Но я избрал биржу, чтобы вам легче было понять то, о чем я сейчас собираюсь говорить. Небывалый размах биржевых спекуляций говорит о том, что люди по непонятным причинам впадают в самое настоящее безумие, если речь вдруг заходит о торговле товарами или же просто о заключении всякого рода пари. По самому ничтожному поводу они готовы поставить на карту все свое состояние. Я помню одного нашего соотечественника, который на спор прошел по заливу Зейдер-Зе от острова Тексельдо самого Вирингена — и на чем, как вы думаете? На корыте, в котором замешивают тесто! Был и владелец харчевни, он жил в Блийсвике — человек вполне достойный, — потерявший дом по причине того, что с кем-то поспорил: к какому стилю относится колонна — к дорическому или же ионическому, — и проиграл!

— Но согласитесь, подобных примеров не так уж и много.

Катон очень серьезно взглянул на меня:

— Заблуждаетесь, это безумие распространяется все больше и больше. В разных ипостасях. И лучшее тому доказательство — пари на жизнь.

— На что?

— Пари на жизнь, — мрачно повторил Катон. — Вас удивило, что я так нянчусь с вами. Все дело, как нетрудно догадаться, в этой роковой картине, бесследно исчезнувшей. Картине, приносящей смерть, как вы ее окрестили. Мы предполагаем, что она каким-то образом связана с запрещенными законом пари, неофициально заключаемыми на торговой бирже и затрагивающими наиболее известных купцов.

— Поясните, что вы имеете в виду! — От волнения я даже перестал жевать.

— За минувшие несколько месяцев нам пришлось столкнуться с несколькими случаями гибели. И все они имели место в кругах купечества или мастеров-ремесленников. Вспомните хотя бы о безумном преступлении владельца красильной мастерской Гисберта Мельхерса. У нас есть сведения, что на так называемой черной бирже заключаются странные пари. Пари, ставкой в которых гибель самых именитых горожан, причем людей вполне здоровых, не отягощенных недугами. Нам непонятно, как вообще можно делать ставкой в игре человеческую жизнь — ведь жизнь определена судьбой. До сей поры никакими конкретными доказательствами подобных пари мы не располагали, разве что слухами. Но после случаев с Мельхерсом и Юкеном, после того, как вы поведали нам об этой непонятной и страшной картине, все вдруг стало обретать целостность.

— То есть вы верите, что упомянутая картина и подтолкнула и Гисберта Мельхерса, и Осселя Юкена на чудовищные преступления?

— По меньшей мере она могла этим преступлениям способствовать, хоть я до сих пор не могу объяснить, как именно. Пока не могу. Но мне предстоит найти объяснение, вот поэтому я, как вы справедливо заметили, прихожу к вам на помощь. Вы наверняка вляпались в такое, что вам самому не совсем понятно.

— А как по-вашему, следует опасаться подобных страшных преступлений и в будущем?

— Ничего не могу вам на это ответить. Разумеется, моя задача — предотвратить гибель наших именитых горожан, но свою истинную задачу я вижу в другом: уберечь Нидерланды от распада!

— Я не совсем понимаю вас.

Катон пристально посмотрел на меня:

— Вы не позабыли о данном вами обещании хранить молчание?

— Я никогда не забываю о данных мною обещаниях.

— Нидерланды в настоящее время не так уж неуязвимы, как это может показаться. Вильгельм Оранский не успел довести до конца задуманное. Могущественные внешние враги — Англия или Франция — только и ждут, когда мы обнаружим слабину, и тогда непременно пойдут на нас войной. В последнее время участились случаи проникновения к нам французских шпионов. И не следует исключать возможности того, что Людовик Четырнадцатый готовит против нас войну. Теперь представьте себе: в такой ситуации вдруг выясняется, что люди с безупречной репутацией, богатейшие из богатейших, купцы, занялись тем, что отправляют друг друга на тот свет. И ко всему прочему при этом набивают карманы заработанным на пари золотом. Что тогда? Это может способствовать взаимному доверию? Сплоченности? Стабильности? Напротив, торговля рухнет, если об этом заговорят, рухнет непременно, и страну охватит паралич!

— Именно поэтому общественность лучше не тревожить слухами о несчастных жертвах?

Инспектор участкового суда кивнул:

— Мы, как могли, старались сохранить все в тайне, но то, что произошло с семьей Гисберта Мельхерса, утаить было уже невозможно. Людям ничего не известно о деталях преступлений, но это в любую минуту может измениться. И теперь, после гибели ван Рибека, газеты забросали магистрат вопросами.

Я так и не притронулся к хлебу и сельди, слова инспектора отшибли аппетит. Некоторое время я сидел, погрузившись в молчание. Представлявшиеся мне таинственными и необъяснимыми события после разъяснений Катона обретали обоснованность. На какой-то момент мне показалось, что весь Амстердам просто-напросто сбрендил. Я невольно поежился.

— Как и чем я могу быть полезен вам? — прервал я наконец молчание.

— Продолжайте докапываться. У вас есть возможности, мне, как лицу официальному, недоступные. А я буду вас прикрывать, но прошу вас, вы уж впредь согласовывайте действия со мной!

— Значит, инцидент в церкви Вестеркерк я могу считать исчерпанным?

— Как бы не так! И не пытайтесь уверить в этом ваших дружков. К тому же подобным типам не мешает время от времени напоминать, что закон для того и существует, чтобы его чтить.

Я собрался на Розенграхт, Катон вызвался проводить меня. По пути я поинтересовался, удалось ли ему вытянуть что-нибудь любопытное из Беке Моленберг, но он лишь покачал головой.

— Здесь потребуется время, — пояснил он и повлек меня к церкви Вестеркерк, хотя мне, честно говоря, явно не хотелось там задерживаться. — Нас ожидает Деккерт.

Еще меньше мне хотелось входить внутрь церкви. Оказавшись там, я сообразил, почему он пожелал меня проводить и о чем они перешептывались с Деккертом. Последний стоял у могилы Титуса вместе со смотрителем церкви Веертом и еще двумя людьми, скорее всего землекопами. За последние несколько часов могилу вскрыли повторно.

— Вы как раз вовремя, господин Катон, — сказал Деккерт. — Мы все подготовили. Прикажете поднять крышку?

— Мы для этого и пришли, — бросил в ответ Катон.

Деккерт дал рабочим знак, и те приподняли крышку гроба — после моих ночных стараний это не составило труда. Мы с Катоном, подойдя поближе, устремили на гроб полные ожидания взоры.

— На сей раз я верю вам безоговорочно, Зюйтхоф, — проговорил инспектор участкового суда, брезгливо созерцая собачьи останки.

Дом был большой и выглядел мрачновато. Стены поросли кустарником, казалось, еще немного, и они полностью скроют его от глаз людских. Дома по соседству, расположенные на Кловенирсбургвааль, выглядели куда опрятнее — неудивительно, их хозяева принадлежали к числу самых зажиточных жителей Амстердама. Впрочем, и доктора Антона ван Зельдена к неимущим никак нельзя было отнести, если верить услышанному. Вероятно, он принадлежал к числу эксцентриков, которых не очень-то заботит внешний вид их обиталища.

— Так запустить дом! Это совсем не по-здешнему, — невольно вырвалось у меня.