Оказавшись за пределами Старого города, Том почувствовал облегчение. Воздух здесь казался более легким, более приятным. У Дамасских ворот толпились люди, улица была забита транспортом. Положив руку Тому на плечо, Кейти легко подтолкнула его к арабской автобусной станции. Заметив на стене еще двух солдат, он остановился.

– Солдаты, – сказал он.

– Это не обязательно джинны. Джинны могут принимать облик и обычных людей, а не только солдат. Ты и сам знаешь это.

– Да, знаю.

Она провела его на бензозаправочную станцию, где он купил канистру и наполнил ее тремя литрами бензина. Кроме того, он купил две бутылки оранжада. Не доходя до автобусной станции, он остановился, чтобы попить. Тома лихорадило, он сильно вспотел. Выпив полбутылки, он вылил весь остальной оранжад в сточный желоб. Затем перелил бензин в бутылки из-под оранжада, а остатки выбросил вместе с канистрой.

Они пошли обратно, к Дамасским воротам.

– Лжец ненавидел всех женщин, – сказала Кейти. – Он видел в нас источник похоти. А Иисуса он ненавидел за то, что тот любил женщин. Когда Иисус изгнал семерых демонов из Марии Магдалины, он перевел ее из ханаанского храма в свой собственный. Он хотел, чтобы женщины служили священниками, как и мужчины, и были им равны. А Лжец не мог этого вынести. Он и свою собственную плоть презирал. Он презирал все человеческие слабости. После распятия Иисуса он воспользовался ситуацией, узурпировал Церковь и перенес ее центр на Запад. Марию из веры изгнали. Это было равноценно тому, как если бы у веры вырвали язык. И это не Лжец изменился по пути в Дамаск, а Церковь подверглась изменению по воле Лжеца.

– Мы разве идем не в Меа-Шеарим?

– Нет, я просто хотела выиграть время. А теперь мы пришли.

Они остановились на углу улицы, называвшейся Дерек Шекхем, прямо против Дамасских ворот. Перед ними были двери знаменитой церкви Святого Павла.

– Храм Лжеца Павла, ненавидевшего женщин, презиравшего плоть, проклинавшего земную любовь. Лжепророка и апостола лжи, врага и гонителя всякой женственности, всего женского. Джинна, Лжеца из Лжецов.

Том смотрел на фасад церкви Святого Павла. Темнота окутывала ее с двух сторон наподобие черных крыльев. Он поднялся по ступенькам и вошел внутрь.

Шерон, Тоби и Ахмед молча пробирались по городским улицам. Женщины взяли под руки араба, который трясся от страха. Они проходили мимо групп возбужденных молодых людей, замолкавших при их приближении и провожавших их враждебными взглядами.

– Интересно, о чем они говорят? – спросила Тоби. – В городе что-нибудь происходит?

– Интифада, – откликнулся Ахмед. – Все время что-нибудь происходит.

– Но ведь как раз ведутся мирные переговоры…

– Не все поддерживают Арафата. ХАМАС, как ты знаешь, хочет сорвать переговоры.

Воздух был пропитан ощущением надвигающегося мятежа. Тень насилия опережала само насилие. Стены зданий источали страх. По сточным канавам плыли зловещие слухи.

– Аллах, неужели вы этого не чувствуете? Давайте скорее выбираться из Старого города! – умолял их Ахмед. – Тут полным-полно джиннов. Они слетелись в ожидании свежих трупов.

У Дамасских ворот араб поднял взгляд на стену и, задрожав, встал как вкопанный. Но он не сказал женщинам, что там увидел. Они уже решили, что им ни за что не удастся провести его через ворота.

Воинское подразделение промаршировало через ворота в город, заставив расступиться в стороны молодых людей, толпившихся под аркой. Поднявшаяся суматоха и протестующие крики, казалось, разрушили чары, опутавшие Ахмеда, и Тоби с Шерон удалось-таки пропихнуть его в ворота.

От ворот было всего несколько минут ходьбы до еврейского квартала Меа-Шеарим. У церкви Святого Павла они повернули. Шерон краем глаза заметила лысого человека, который входил в церковь, прижимая что-то к груди.

– Давайте поспешим, – сказала Тоби.

– Почему я это делаю? – стенал Ахмед. – Ну почему?

– Потому что ты любишь Шерон, – отвечала Тоби.

– Ты худшая из всех женщин, которых я когда-либо встречал, – сказал Ахмед.

У входа в квартал Шерон задержалась у плаката «ДОЧЕРИ ИЕРУСАЛИМА! ВСЕГДА ОДЕВАЙТЕСЬ СКРОМНО».

– Вот черт. Посмотрите, что на мне.

На ней были шорты, кончавшиеся значительно выше колен и открывавшие порядочный кусок загорелых бедер, и блузка без рукавов. Она посмотрела с надеждой на спутников, но им нечего было предложить ей. Зато Тоби была одета в широкие брюки и кофточку.

– Что может быть хуже, чем ходить здесь с палестинским лицом? – сказал Ахмед.

– Ну, например, ходить так гордо и надменно, как дочери Иерусалима, – ответила Шерон.

– Что-что?

– Не важно. Пошли, у нас нет времени, чтобы застревать тут из-за этого.

Пройдя под аркой, они вступили на территорию квартала с таким чувством, словно перед ними был дантовский ад. Они были здесь, разумеется, белыми воронами, но старались держаться с уверенностью, которой вовсе не чувствовали. Проходившие мимо хасиды с бородами, в шляпах бросали на них косые взгляды, однако вслух своих чувств не выражали. Из дверей маленького магазина вышел старик с пакетом красных яблок. Увидев Шерон, он уронил пакет, яблоки высыпались на мостовую. Это был чисто театральный жест, разыгранный в знак протеста.

– У меня здесь неподалеку живут знакомые, – сказала Тоби. – Я зайду к ним, они могут нам помочь.

– Возвращайся скорее, – отозвалась Шерон. – Без тебя мне будет совсем худо.

Тоби нырнула в один из переулков, а Шерон с Ахмедом стали медленно прогуливаться по освещенной улице. В дверях одного из домов стоял согбенный пожилой хасид с длинной белой бородой, следивший за ними ястребиным взором. Когда они поравнялись с ним, он неожиданно завопил:

– Это не Нью-Йорк! Это Йерушалаим!

– Держись ближе ко мне, – сказала Шерон.

– Сама держись ближе.

– Может, нам взяться за руки?

– Йерушалаим!

– Думаю, это плохая идея.

Поспешив отойти подальше от кричавшего им вслед старика, они повернули за угол, но сразу поняли, что этого не стоило делать. В нескольких ярдах от них сгрудилась под фонарем кучка молодых хасидов. Продолжив свой путь, они приблизились бы к парням вплотную, повернув назад, проявили бы трусость. Они пошли вперед.

Молодые люди разом повернули к ним головы. Пейсы их трепетали от негодования, в очках сверкали отблески уличных фонарей.

– Что-то много дерьма стало у нас на улицах, – бросил один из них.

Шерон проскрипела в ответ какую-то фразу на иврите – Ахмед не успел понять, что именно. Парни на миг затихли. Но когда они проходили мимо, один из парней плюнул ей под ноги и процедил:

– Шлюха.

– Не обращай внимания, – прошептал Ахмед. – О Том, где тебя носит?

Оставив позади молодых хасидов, они стали искать путь к выходу из квартала, но забрели вместо этого в тупик. Следующий переулок завел их еще дальше в глубину квартала. Они проходили мимо магазинов и враждебных групп мужчин в черном, сгрудившихся наподобие вороньих стай под тусклыми уличными фонарями. Им казалось, что в глубине пышных бород хасиды хищно щелкают зубами.

– Выведи же нас отсюда, – взмолился Ахмед.

– Я стараюсь, я стараюсь.

Они вышли на площадь. На одной из стен краской был нанесен лозунг из букв в фут высотой: «ИУДАИЗМ И СИОНИЗМ – ДВА ПРЯМО ПРОТИВОПОЛОЖНЫХ ПОНЯТИЯ».

Шерон остановилась, думая, куда им идти.

– Дальше нам ничего не светит. Придется возвращаться тем же путем, каким пришли.

– Вряд ли у нас это получится, – сказал Ахмед.

Проследив за его взглядом, Шерон увидела, что за ними идет группа хасидов. Они молчали, но в своих длинных черных сюртуках и широкополых шляпах имели удивительно угрожающий вид. Все до одного носили очки, как будто это тоже была непременная часть ортодоксальной униформы. Глаза, увеличенные линзами очков, были возбуждены. Вход в другой переулок был заблокирован толпой зрителей аналогичного вида.

– Пора вступать в переговоры, – сказал Ахмед.