Когда она свернула у Яффских ворот, в приемнике, транслировавшем джаз, возникли помехи, звук то исчезал, то снова появлялся. Шум и треск заглушали музыку. Шерон покрутила ручку настройки, но это не помогло. И вдруг небо впереди нее прогнулось, словно на него давила огромная тяжесть, и стало складываться. Разинув рот от изумления, она нажала на тормоза; колеса взвизгнули, зацепившись о сухой раскаленный поребрик. Машину затрясло и развернуло почти поперек улицы. В приемнике что-то щелкнуло, помехи прекратились, и внятный женский голос наполнил эфир: «Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь… Мне нечем дышать…»

Голос затих, вновь сменившись треском помех, а затем и меланхоличным саксофоном. Шерон посмотрела на небо – оно приняло свой нормальный вид. Позади нее сердито сигналили автомобили.

– Вид у тебя хуже некуда, – заявила Тоби, когда Шерон влетела в приемную на Бет-Хакерем.

Она держала в руках губку и пластиковую бутылку с распылителем. Хотя Тоби руководила реабилитационным центром, она собственноручно мыла и чистила окна, меняла перегоревшие лампочки и носила в сумочке набор отверток. Ей исполнилось семьдесят лет; она была основателем центра, психологом-фрейдистом и в те моменты, когда не занималась руководящей работой или уборкой, – хорошим другом.

– И тебе следовало быть здесь еще полчаса назад, – добавила она.

– У меня произошла неприятность, – ответила Шерон.

Тоби развела руки в стороны:

– Это можешь мне не говорить. Переживай свои кризисы, приходи на полчаса позже. Только тут с утра сидит твоя старая подруга Кристина, вся в «белом тумане», и безостановочно повторяет твое имя. Может, мне поговорить с ней? Вдруг что-нибудь получится?

«Белый туман» означал на их жаргоне серьезное психическое расстройство. Кристина была их бывшей пациенткой, которая прониклась особым доверием к Шерон.

– Когда она пришла? В каком она виде?

– В каком виде? В голом, дорогуша. Она появилась здесь с первыми лучами солнца абсолютно голая.

– Иду прямо к ней.

– Поосторожней там – все-таки «белый туман». И не забудь, что через час у нас совещание персонала.

Шерон зашла в помещение, называвшееся «комнатой белого тумана». Перед входом в нее полагалось снимать обувь. Здесь работали с клиентами в случае обострения болезни, и потому стены были звуконепроницаемыми, на полу лежали ковры, мебель была мягкая. В этой комнате орали, вопили и рыдали. Ею пользовались не очень часто, – для большинства женщин, пристрастившихся к бутылке или наркотикам, реабилитация была длительной и рутинной работой. Однако время от времени ту или иную пациентку окутывал «белый туман».

Кристина сидела на полу, закутавшись в белый купальный халат реабилитационного центра. Ее длинные черные волосы ниспадали на лицо. Сквозь висящие пряди проглядывала розовая припухлость вокруг глаз. Шерон подошла и села рядом с ней.

– Привет, сестренка, – спокойно произнесла она.

Никакого ответа. Шерон отвела назад закрывавшие глаза пряди.

– Почему ты пришла сюда голой? – спросила она ровным тоном. – Что за идея?

– Я тебе не сестренка, – ответила Кристина, отворачиваясь.

– Ну, не сестренка так не сестренка.

– Где ты была? Где ты была, когда я пришла сюда?

– Я же не живу здесь, Кристина, не провожу здесь все свое время. У меня, знаешь ли, есть дом, есть личная жизнь.

Впервые Кристина попала в их центр после того, как ее судили за употребление наркотиков. Они отучили ее от героина с помощью метадона, но выяснилось, что без метадона она не могла обходиться. В центре она привязалась к Шерон, и им удалось избавиться и от метадона, но вскоре после этого ее опять привезли как пристрастившуюся к барбитуратам. Кропотливо работая с Кристиной, Шерон опять подлечила ее, но та снова вернулась, на этот раз алкоголичкой. Каждое «излечение» оборачивалось лишь сменой пристрастия. В Кристине была какая-то пустота, настоятельно требовавшая, чтобы ее непрерывно заполняли. В конце концов, в результате многочисленных обстоятельных бесед, неукоснительного соблюдения режима и всех необходимых процедур, Кристина объявила, что она очистилась от скверны, восстановила свою цельность и нашла себя – в религии.

Шерон помнила, какое выражение было у Тоби, когда Кристина сообщила им эту добрую весть. Под маской наигранного оптимизма на лице Тоби читалась та же тревога, какая владела и Шерон.

– Это замечательно, дорогая. А в какой религии?

– Я адвентистка.

Шерон прикусила губу. Тоби была опытнее и быстрее пришла в себя. Она расцеловала Кристину, затем они помогли ей собрать вещи и, после небольшого прощального ужина с участием персонала и живущих В центре клиенток, проводили ее.

– Три месяца, – прошептала Шерон, глядя вслед Кристине, удаляющейся со своим чемоданом.

– Меньше, – отозвалась Тоби. – Меньше.

Она была права. Прошло два месяца, и Кристина снова была с ними. Лечение можно было начинать с начала.

– Кристина, ты не скажешь мне, почему вернулась сюда?

– Ша-на-на-на-на, ша-на-на-на.

Это была ее излюбленная уловка – напевать какой-нибудь популярный мотивчик. Легкий щит, пробить который часто было невозможно. Шерон вздохнула. Все это было хорошо знакомо ей, от начала и до конца.

– Прости, у меня нет времени слушать твое пение. Мне оно надоело.

– Ша-на-на-на. ША-НА-НА, на-на-на.

– Помолчи, Кристина.

– Ша-на-на-на. Хочешь знать, как они сделали это? Как они сделали это? Сделали это? Сделали-сделали. Сде-сде-сде-сделали?

– Что сделали? Кто и что сделал? Слушай, мне пора идти на совещание.

Кристина улыбнулась, закрыв глаза и покачивая головой в такт звучавшему у нее в голове мотиву.

– Сделали-сделали, сделали. Сде-сде-сде-сделали. – Неожиданно ее лицо приняло злобное выражение. – Перебили его чертовы голени! ПЕРЕБИЛИ ЕГО ЧЕРТОВЫ КОСТИ! – В следующее мгновение она опять улыбалась, напевая. – Сделали, сде-сде-сде-сделали…

– Кто перебил голени? Кому?

– Именно так они это сделали. А ты где была? Я пришла, а тебя не было. Я искала тебя, Шерон. А, из-за тебя я упала и разбилась. Ты сказала: «Прыгай, я тебя поймаю», а сама не поймала.

Шерон издала тяжкий вздох. Ей часто приходилось иметь дело с женщинами в таком состоянии, Кристина не была исключением. И каждый раз понять их бред представлялось невозможным. Иногда ей казалось, что она больше не выдержит. Ей хотелось сказать Кристине: «Знаешь что, иди и подыхай. Я делаю для тебя все что могу, а ты снова и снова возвращаешься сюда, и порой в еще более плачевном состоянии, чем раньше. Некоторым людям я могу помочь, а тебе – не могу. Чего ради я буду тратить время на безнадежных больных?»

Но затем она смягчилась и снова поправила свисающие на лицо волосы Кристины:

– Не знаю, где именно блуждает сейчас твой разум, крошка, но где-то очень далеко.

Кристина высморкалась и, придвинувшись к Шерон, положила голову ей на плечо. Шерон успокаивающе обняла женщину, и та тихо заплакала.

^–Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь. Мне нечем дышать, потому что ОН задыхается.

С какой стати ему браться за работу? За работу, за которую ему не заплатят? Ну ладно, он только бросит взгляд. Может, ему повезет. Чертовы свитки. В этих рукописях ни слова правды. Все лгут. Писатели, редакторы и издатели – все эти бумагомаратели, которые одной рукой пишут что ни попадя, а другой перекатывают свои яйца. Посмотрим, что они тут насочиняли?

Ахмед любил в работе порядок. Он развернул свиток на чистом, без единого пятнышка письменном столе и разложил вокруг чехол для очков, ручки, остро заточенные карандаши и прочие письменные принадлежности – подобно тому, как накрывают стол для банкета. Его письменный стол был островком порядка в той круговерти, в которую превратили его жизнь джинны и гашиш. Это был алтарь, святилище и убежище.