– Я сегодня весь день чувствовал, что влюбляюсь в тебя.

– Я знаю.

Подобно ему, она вложила палец себе во влагалище и смазала его член своей кровью, а затем ногтем прочертила кровавый круг вокруг его гениталий. Он опять поцеловал ее, она откинулась назад, полностью открывшись ему. Он легко скользнул в нее, и ее жар охватил его, как вспышка пламени. Он парил над крепостью на скале, а над сухими равнинами и водами Мертвого моря сверкали молнии. Она сказала ему как-то, что это самая глубокая впадина на Земле. Когда он начал изливать семя, ему показалось, что он падает в эту самую глубокую впадину.

Уже после она включила лампу. Его член лежал на его бедре, как бездыханный солдат в шлеме, застреленный в лесу. Ее кровь высыхала на нем, приобретала цвет ржавчины. Наклонившись, она внимательно разглядывала ее, как будто это были руны или письмена с прорицаниями.

– Что ты там высматриваешь?

– Читаю будущее.

– Мне гадали на кофейной гуще, но это что-то новенькое.

– А это что? Смотри, совсем как буква иврита.

Он посмотрел.

– Это «бет», – сказала она. – С этой буквы начинается Библия.

– Иди сюда, – сказал он. – Иди сюда.

– Он действительно очень приятный человек, – сказала Кейти. – Действительно очень приятный. Я рада, что согласилась встретиться с ним.

– О чем вы разговаривали? – спросил Том.

– О Библии. Он ненавидит апостола Павла и обожает Марию Магдалину. Он страшно критиковал Евангелие, пока мы гуляли. И не то чтобы он сам этого хотел, я подначивала его.

– По-моему, ему не требуется никакой подначки. Он ораторствовал по этому поводу, когда мы впервые с мим встретились. Вы договорились увидеться еще раз?

– Нет. Я предлагала, но он отказался. Он сказал, что, если мы встретимся еще раз, он влюбится в меня и это будет для него мучением. Одного дня в парке для него достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым.

– А ты? Влюбилась бы в него?

– Нет. Я уже сделала свой выбор и не хочу менять решение.

Том хмыкнул. Это взбесило ее. Она вскочила и ударила его в грудь кулаком.

– Да знаешь ли ты, что значит для меня наш брак? – вскричала она. – Ты знаешь, чем он для меня является? Что я испытываю, когда думаю, что он кончается? Ты имеешь представление о том, что я чувствую? Ты знаешь, что я просто задыхаюсь? Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь!

Ну вот, она опять доигралась. Утром, по дороге на работу, Шерон, по своему обыкновению, размышляла, правильно ли она поступила. С того самого момента, как Том объявился в Иерусалиме, она страстно убеждала себя, что должна избегать этого дополнительного осложнения. Ее личная жизнь представляла собой бесконечную смену опекаемых ею страдальцев. Она привязывалась к ходячим несчастным больным. Ее тянуло к ним. Она работала с ними и влюблялась в них. И даже если она не была влюблена по-настоящему, как в Тома, иногда в конце концов она спала с ними.

– Хватит уже спать с мужчинами только потому, что тебе их жалко! – урезонивала она себя. Затем, чтобы заглушить голос внутреннего надзирателя, она включила радио.

А старина Том был совсем плох. Весь напряжен, и, похоже, галлюцинаций и бреда у него было побольше, чем у иных алкоголичек и наркоманок, которых она лечила в центре. Но Том и Шерон были старыми друзьями, причем такими, какими, по мнению здравомыслящих людей, мужчина и женщина быть не могут. К тому же она чувствовала себя обязанной памяти Кейти, а Кейти в целом одобрила бы то, что случилось этой ночью.

Опыт психотерапевтической работы говорил ей, что она может помочь Тому. Но она не знала точно, была ли причиной его болезни неспособность справиться с утратой Кейти, или то, что случилось с ним в школе, или, возможно, и то и другое вместе. Но в любом случае она могла помочь ему. У нее было два пути, каждый по-своему эффективный. Первый – это в течение долгих часов беседовать с ним, внимательно выслушивая, помогая ему понять его проблемы, восстанавливая его уверенность в себе, успокаивая и возвращая позитивное восприятие жизни. А второй позволял достичь тех же результатов, устроив «короткое замыкание» – без лишних разговоров затащив его в постель.

Так, может быть, она была права, избрав второй путь? Жизнь, в конце концов, коротка.

Кейти всегда говорила то же самое: «Жизнь быстролетна. Я люблю эту быстро ускользающую жизнь». Это было лейтмотивом ее существования, ее девизом. И ее эпитафией. Можно подумать, что она все предвидела.

А что, если она действительно предвидела свою судьбу? Или просто случайно угадала?

Незадолго до отъезда в Израиль Шерон проезжала через их городок и решила заехать к Тому и Кейти без приглашения. В тот момент, когда она с бутылкой «Фраскати» стояла у их дверей и собиралась нажать кнопку звонка, дверь распахнулась и вышел Том. В руках у него был длинный кожаный чехол.

– Что это?

– Бильярдный кий. По четвергам у нас с ребятами игра.

– Но он может ее пропустить, – сказала появившаяся у него за спиной Кейти. Она поцеловала Шерон и взяла у нее бутылку.

– Да, вполне могу.

– Не стоит. Иди скрести вместе со своими мальчиками кий над зеленым сукном, а я останусь с Кейти. Вы не против, если я у вас переночую? Увидимся позже, Том.

Женщины очень неплохо провели вечер, болтая, сплетничая и хохоча. Кейти всегда умела рассмешить Шерон. Когда бутылка кончилась, они сходили за следующей в азиатский магазинчик на углу и решили заодно взять какой-нибудь из продававшихся там же видеофильмов.

Кейти кивнула на секцию порнографии.

– Том стал в последнее время брать напрокат вот это, – сказала она печально. – Думает, что я об этом не знаю.

Шерон вытащила кассету с фильмом «Глубокая задница».

– Давай возьмем это. Посмотрим, на чем он тащится.

Вернувшись домой, они выпили еще вина и покурили травку, которая была у Шерон с собой в маленьком пластиковом мешочке. Том обычно ничего не говорил, когда Кейти баловалась легкими наркотиками, но недовольно хмурился, так что у нее лишь изредка появлялась возможность отвести душу, вспомнив студенческие забавы. Затем они поставили кассету и битый час язвили по поводу примитивной работы актеров, стонавших как-то по-марсиански. В конце концов Шерон выключила видеомагнитофон.

– Может быть, именно это ему и нужно? – заметила Кейти. – Трое в постели.

– Ты что, приглашаешь? – откликнулась Шерон. Это была шутка, однако она чувствовала, что Кейти находится в каком-то странном настроении.

– Нет, – ответила Кейти. – Я не могу ни с кем его делить. Даже с тобой, дорогая Шерон, даже с тобой.

– А когда он будет стареньким и седым?

– Тогда меня тут уже не будет.

– Как это понимать?

– Я не доживу до сорока. Я это всегда знала. Сорок – предел для меня.

– Не говори ерунды! – бросила Шерон. Однако, внимательно посмотрев на Кейти, затягивавшуюся остатками косяка, она поняла, что та абсолютно серьезна.

– Меня предупредили.

– Предупредили? Врачи?

– Нет, не врачи. Это был незнакомый мужчина. Он появился на улице и хотел взять меня за руку. Затем он ушел, но я встретила его еще раз. Тебе никогда не приходило в голову, что некоторые люди на улице – на самом деле вовсе не люди, а призраки?

– Кейти, ты меня пугаешь.

– Прости. Забудь о том, что я сказала. И пожалуйста, не говори об этом Тому.

Как Шерон ни приставала к ней, Кейти не хотела больше распространяться на эту тему и отшучивалась. Но затем они снова развеселились и к тому моменту, когда вернулся Том, были в совершенно невменяемом состоянии. Безуспешно попытавшись добиться от них какого-нибудь вразумительного объяснения, он попрощался и ушел спать.

В тот день она видела Кейти в последний раз.

И вот теперь Шерон разделила с ней Тома – при обстоятельствах, которые невозможно было предугадать. Она была уверена, что если бы Кейти видела, в каком он состоянии, то простила бы Шерон и даже благословила ее. Миновав Сион и проезжая по улице Хативат, она бросила взгляд на городскую стену, где на фоне синего неба маячили силуэты трех солдат с болтающимися на ремнях «узи». Порой у нее возникало ощущение, что она ездит по краю воронки действующего вулкана, который вот-вот начнет изрыгать огонь и выплевывать магму с плавящимися осколками породы. Наиболее крупные осколки выбрасывались из самой глубины жерла и, дымясь, застывали в виде религиозных учений. Но иногда они трескались и рассыпались одиночными актами насилия. Во всем была виновата жара. Шерон воспринимала Иерусалим, прообраз всех городов мира, как некий источник яростной энергии. Ох уж этот Иерусалим! Она чувствовала, что прожила в нем уже слишком долго.