– Я все-таки надеюсь, что еще не поздно, – говорит она.

Он круто поворачивается к ней и берется за отвороты ее пальто:

– Это была ошибка, ты же знаешь. Все можно поправить.

– Надеюсь, ты прав, Том, – отвечает она. Ветер треплет ее белокурую челку. – Но боюсь, что время упущено.

Она отворачивается и идет по пляжу, говоря что-то о том, что надо сложить вещи перед отъездом, но он плохо слышит ее, потому что ветер срывает слова с ее губ, как клочья пены с гребешков волн.

Том идет дальше, к лежащему на боку кораблю, загнанному судьбой на прибрежную мель. Он садится на гниющий корпус. Одинокая чайка с серой спиной, болтавшаяся над серым морем под серым небом, выкрикивает прощальное «Арк!» и улетает. Голыши на пляже окатывает волна.

Только что пережитая сцена растворяется в памяти, возвращаясь к исходному обману – влюбленная парочка на отдыхе, – навечно закрепленному на фотобумаге химическими реактивами.

Камушек с Луны.

Ящик был набит этими фотографиями.

Если бы Кейти не погибла таким нелепым образом, он, наверное, смог бы смириться. Но несчастный случай был до того невероятен, что оставил у него ощущение ужасной несправедливости. Буря с корнем вырвала дерево, которое упало на ее автомобиль. Кейти была убита мгновенно. Если бы это была обычная дорожная катастрофа, Том мог бы, по крайней мере, считать причиной ее смерти чью-то оплошность, ошибку, поломку двигателя, отказ тормозов. То же самое могло бы быть при крушении самолета или при пожаре. Тогда он проклинал бы людей, виновных в этом, или стечение обстоятельств. Но эта нелепая случайность была невыносима. Никакой ошибки, никакого просчета. Просто один феномен органического мира ненароком уничтожил другой, оказавшийся по соседству. Том мог бы понять, если бы это была неизлечимая болезнь или какой-нибудь природный катаклизм вроде чудовищного землетрясения или наводнения, сокрушительный по масштабу. Но дерево, случайно упавшее на машину его жены?

Нет, он чувствовал, что это событие затрагивает его лично. Это действие было направлено против него, как брошенное в лицо обвинение.

Он закрыл ящик. Снова попытался дозвониться Шерон. По-прежнему никакого ответа. Он вспомнил о разнице во времени, но она вряд ли была больше часа-двух.

Сначала Кейти не одобряла его дружбу с Шерон, зародившуюся еще в студенческие дни.

– Что было, то прошло, – говорила она. – Как тебе понравилось бы, если бы я стала встречаться с кем-нибудь из моих старых приятелей?

– Нельзя порывать с человеком, которого ты когда-то любил, только потому, что теперь любишь другого.

– По-моему, это как-то странно.

– Ничего странного в этом нет.

– А мне все-таки кажется, что странно.

Но Тома порой трудно было переспорить, и, хотя ревность Кейти была ему не безразлична, он упрямо поддерживал контакт с Шерон, как и она с ним, и время от времени у них случались невинные встречи. А когда Кейти стала чувствовать себя с Томом увереннее и увиделась пару раз с Шерон, она начала доверять их дружбе и даже сама с ней подружилась. Между женщинами возникла особая близость, из которой и Том не был исключен, и это стало, несомненно, новой ступенью в его отношениях с Шерон.

После смерти Кейти Шерон дважды звонила ему и написала два письма, но у него не было сил ни звонить ей, ни писать ответ. Однако теперь он чувствовал, что готов встретиться с ней. Она была из тех очень немногих людей, с которыми, ему казалось, он мог бы поговорить о том, что его мучило.

Он отыскал приложение к воскресной газете, печатавшее рекламу аэропортов, подобрал подходящий рейс и обвел его карандашом. Агентство работало круглосуточно, так что он сразу же набрал их номер.

Пять минут спустя он уже заказал билет на следующий день, заплатив кредитной карточкой. Он стал кидать вещи в сумку; руки его при этом слегка дрожали. Фотография Кейти на камине одобрительно улыбалась ему. Он перевернул ее лицом вниз. Он не хотел, чтобы она смотрела, как он укладывается.

Предотъездная лихорадка долго не давала ему уснуть. А в три часа его разбудил привычный стук в дверь. Он не откликнулся на него. Он лежал без сна, прислушиваясь и зная, что стук будет повторяться с равными интервалами. Он знал, кто это стучит. В первые ночи он вставал с кровати и открывал дверь, но за ней никого не было. Знал он и то, что ровно в четыре пятнадцать стук прекратится.

Сегодня стук показался ему особенно настойчивым. Но он все равно не стал откликаться. Нет смысла открывать дверь, когда знаешь, что за ней никого нет.

Опустившись с неба поразительной синевы, самолет приземлился в аэропорту Тель-Авива и высыпал пассажиров из своего салона на раскаленный бетон взлетной полосы. Том так и не связался с Шерон и потому поехал в Иерусалим на автобусе. Оказавшись на автобусном вокзале, где кипела чужеземная жизнь, он изумился количеству молоденьких женщин в тускло-оливковой армейской форме. Симпатичные израильские девушки с автоматами «узи» на ремне.

Он глядел вслед одной из них, когда мальчишка в темных очках и при плеере сунул ему в руки какую-то листовку. Листовка приглашала остановиться в дешевой гостинице, соблазняя бесплатной кружкой пива. Не успел он дочитать рекламный листок, как пожилой хасид с седыми пейсами и кустистой бородой улыбнулся ему из-под широких полей черной шляпы и преподнес еще одну листовку. Эта была написана на иврите, но на обороте был дан английский перевод: «АМЕРИКАНЦЫ – АМАЛЕКИТЯНЕ. [4]Дочери Сиона надменны, и ходят подняв шею и обольщая взорами, и выступают величавою поступью, и гремят цепочками на ногах. [5]НАМ НЕ НУЖЕН НОВЫЙ АЭРОПОРТ».

Цитата показалась Тому знакомой.

– Исайя?

Хасид пожал плечами, давая понять, что не понимает по-английски, и поспешил прочь, накинувшись со своими листовками на группу австралийских туристов.

Том остановил такси-«мерседес» и дал водителю адрес Шерон. Машина умчала его под средневековые стены Старого Иерусалима. Повсюду развевались флаги. Флажки поменьше и вымпелы взвивались над зубцами стены Старого города. Золотой купол мечети аль-Акса подпирал синее небо. Из окна быстро мчавшегося такси Том любовался заливавшим весь город солнечным светом медового оттенка. Он подкрашивал облака, омывал древние кирпичные стены, просвечивал из старинных порталов, отбрасывавших длинные тени. Это напомнило ему открытки со сценами из библейской истории, которые он собирал еще в воскресной школе.

Таковы были его первые впечатления о Иерусалиме. «Прекрасна ты, возлюбленная моя. Любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами». [6]

Это был Иерусалим, какого не существовало в действительности и каким ему больше не суждено было предстать перед ним. Тому хотелось попросить водителя притормозить, выйти из автомобиля, шагнуть прямо в глянцевую открытку и остаться в ней. Но вместо этого сказочная картина удалялась от него, постепенно уменьшаясь в заднем окне «мерседеса». Он слышал голоса, доносившиеся из-за городской стены. «Прекрасна ты, возлюбленная моя. Любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами». Но автомобиль уже мчал по улице Шекхем на северо-восток, и старинная цитадель скрылась за холмом. «Грозна, как полки со знаменами». За задним стеклом автомобиля кристаллизовалась знакомая с детства мифическая старина. Это был день прибытия, день невинности.

Его отражение в дымчатых стеклянных дверях квартиры Шерон напомнило ему голема. [7]Первую, неудачную попытку человека. Вылепленного из глины Адама, ожидающего, чтобы Господь вдохнул в него жизнь. Он чувствовал в самом себе эту незавершенность, нехватку животворной искры, пролетевшей мимо него.

Он вторично нажал кнопку звонка. Рука, в которой он держал чемодан, уже вспотела. По-прежнему никто не открывал. Он позвонил в соседнюю квартиру, и в переговорном устройстве проскрипел сонный голос.