Большие капли пота выступили на лбу Мехмета. Глаза его вылезали из орбит от напряжения, с каким он пытался освободиться от действия гипноза. Я носом чуял его страх. Что-то корчилось и билось у него во рту.

– Лучше выпусти ее, Мехмет, пока она не разозлилась на тебя. Она может и укусить!

Он открыл рот. Было слышно, как он давится чем-то. И вот между его распухших губ появилась черная голова египетской кобры, которая стала медленно выползать наружу. Мехмет по-прежнему давился, все его тело тряслось. Кобра, грациозно покачиваясь, все выползала и выползала из его рта, пока не шлепнулась на песок у его ног. Подняв голову, она двинулась к кругу на песке. Но она не смогла пересечь прочерченную линию. Тогда она поползла вдоль нее, совершив полный оборот и вернувшись к тому месту, с которого начала.

– Не правда ли, она красива, Мехмет? – прошептал я восхищенно. – Смотри, какой у нее рисунок на спине, как она блестит. Ей очень хочется выбраться за пределы круга, но мы должны заставить ее вернуться туда, откуда она появилась.

Кобра скользнула по ноге Мехмета, поднимаясь все выше. На секунду она задержалась у его паха, затем взобралась по руке на плечо. Там она стала покачиваться, приближаясь ко все еще открытому рту Мехмета, и в конце концов нырнула туда головой вперед.

– Но во рту у тебя ей жить не следует, братишка, ей захочется опять выползти наружу в виде плохих стихов. Нет, мы не можем этого допустить, она должна забраться внутрь!

Кобра полезла Мехмету в горло, он подавился и застыл. Мышцы его шеи судорожно сжались, когда она стала медленно пробираться все глубже. Змея заполнила горло, Мехмет задыхался. С неожиданной силой он взбрыкнул ногами и упал на спину, впустую хватая ртом воздух. Он катался по земле, сотрясаясь в конвульсиях. Глаза его дико вращались, затем закатились, так что видны были одни белки. Он корчился, бил ногами. И вот черный хвост змеи исчез у него во рту. Мехмет в агонии бился головой о каменный пол пещеры, кулаки его взбивали столбы пыли. Так продолжалось несколько минут. Наконец тело его изогнулось в последнем рывке и безжизненно застыло на полу; глаза были широко открыты. Я поднял его голову и посмотрел в глаза. Они отражали желтовато-розовый цвет неба на восходе солнца.

Я сидел с мертвым телом Мехмета и думал, что делать. Тем временем лучи солнца перевалили через горный хребет. Инстинкт подсказал мне, что кто-то стоит у меня за спиной. Я оглянулся. Это была девушка. На ней было темно-красное свадебное платье.

– Произошел несчастный случай, – тихо сказал я. – Мехмет был эпилептиком, у него был приступ, и он проглотил собственный язык.

Она взглянула на меня с подозрением.

– Посмотри сама, если не веришь, – сказал я.

– В этом нет необходимости, – ответила она. – Но я пришла на свадебный пир.

Увидев, что произошедшее не испугало ее и не опечалило, я окончательно убедился, что она джинния. Но я не боялся ее и вошел вместе с ней в пещеру, где мы с Мехметом устроили удобное ложе и накрыли праздничный ковер с яствами. Она разделась. Кожа ее была цвета корицы. От нее исходил запах солнечного восхода, на плечах играли блики вишневого цвета. Ее аромат сводил меня с ума.

Она легла на спину раскинувшись. Но в тот момент, когда я проник в нее, она сбросила свое земное обличье. И в течение трех часов она, схватив меня за ногу, таскала и таскала меня вокруг всей нашей планеты. С тех пор я расплачиваюсь за свой грех, за совокупление с демоном, с джиннией. Каждую ночь перед рассветом она возвращается ко мне и требует, чтобы я выполнил свое обещание и занялся с ней любовью. Если я подчиняюсь ей, она принимает какое-нибудь из своих многочисленных мерзких обличий и приводит меня в ужас. Поэтому каждую ночь мне приходится сражаться с ней, сопротивляясь до тех пор, пока у нее не иссякнут силы или пока свет не станет для нее слишком ярким.

Так что вот с какой джиннией мне приходится теперь жить, Том. Хочешь еще чая?»

– Знаешь, Энтони умер, – сообщила Кейти.

– О! – отозвался Том.

Наступило неловкое молчание.

– Он сказал, что я должна поехать в Иерусалим. Тогда, в парке. Он описал мне этот город и сказал, что, если я поеду, какая-то часть его самого будет продолжать жить. Во мне. Мы поедем в Иерусалим, Том?

– Зачем?

– Он сказал, что город похож на расколотое зеркало: ты видишь в нем свое отражение, но оно пугает тебя… Мы увиделись бы с Шерон.

– Вряд ли.

– Почему мысли о Шерон тебя смущают? Почему ты не хочешь поговорить со мной? У меня такое ощущение, что я потеряла тебя, но должна найти какой-то новый подход к тебе. Я чувствую себя Марией Магдалиной. Словно я составляла важную часть твоей жизни, а затем меня оттеснили в сторону, и я не понимаю, как это произошло. Может быть, все-таки съездим, Том? Может быть, съездим в Иерусалим?

Магдалина. Он называл ее Магдалиной. Никаких разумных оснований для этого не было, имя само пришло к нему во сне. Но как только он дал имя этой женщине, преследовавшей и пугавшей его, окликавшей его на улицах Иерусалима, она стала реальной. Ахмед предупреждал его, что он не должен давать ей имя, но ему казалось, что она сама назвала себя.

После визита к Ахмеду Том заметил, что лица арабов в мусульманском квартале подобрели, стали дружелюбнее. Переулки выглядели не так зловеще, тени среди старых домов были не такими угрожающими. Он улыбался людям, встречавшимся на узких улочках, и они улыбались ему в ответ. Паутина его страхов была разорвана. В конце концов, напомнил он себе, это ведь арабский город, он был мусульманским начиная с седьмого века, за исключением короткого перерыва во время правления крестоносцев. А теперь арабов загнали в тесное гетто, и все на Западе считают их опасными захватчиками.

У купальни Вирсавии он резко обернулся. Кто-то следил за ним. Он пошел быстрым шагом по Виа Долороза, затем резко остановился. Мимо него прошли два молодых араба, громко разговаривая. Он подождал, пока улица опустеет. Кто-то явно прятался в тени позади него. Том продолжил путь по улице и дошел до христианского квартала.

Это не был призрак. Ощущение было совсем иное, чем тогда, когда Магдалина преследовала его. Никакого запаха, никаких таинственных завихрений в воздухе. Это был кто-то другой. Дойдя до башни Давида у Яффских ворот, Том решительно обернулся. Какой-то человек в черном костюме проворно свернул с Виа Долороза в переулок.

В Цитадели у башни Давида происходило какое-то костюмированное празднество. Миновав толпу у порот, он вышел в пешеходный квартал Нового города.

Шерон дома не было, она работала с пациентками в своем центре.

– У них бывают видения, – сказала она ему с намеком, – и галлюцинации. Их посещают призраки.

Том коротал время до прихода Шерон в ее квартире и думал о ней. Когда она пришла с работы, он прижал ее к двери и сорвал с нее одежду. Она заметила, что в последний раз занималась любовью подобным образом в шестнадцатилетнем возрасте.

Уже потом он сказал ей, где он был и какую историю поведал ему Ахмед. Он считал, что имеет право это сделать, поскольку Ахмед сам уже рассказывал об этом Шерон.

– Ха! Кобра! – бросила она.

– А как насчет Мастеров, живущих в пустыне, или Приближенных, как их называет Ахмед?

– Не знаю я никаких Мастеров-пустынников.

– Может быть, он имеет в виду мистиков-суфиев? Они ведь существуют.

– Может быть. Но вообще-то, у Ахмеда в голове сплошной гашиш. Я все время сталкиваюсь с такими людьми. Послушал бы ты, что они рассказывают.

– И все это неправда?

Они лежали обнявшись в постели, насыщенные любовью, мысли их где-то витали, они говорили лениво.

– Друг Ахмеда подавился собственным языком и умер, когда Ахмед проводил с ним гипнотический сеанс. Это правда. Все остальное он присочинил из чувства вины. Джинны, которые якобы преследуют его каждую ночь, – плод его воображения.