– Я не хочу оскорблять тебя, сводя твое поведение к параграфам учебника.

– Скажи мне просто, что ты об этом думаешь! – воскликнул он сердито, удивив ее. – Прямо и открыто. И сними темные очки. Я хочу видеть твои глаза.

– Ну хорошо. Ты слышал что-нибудь об «иерусалимском синдроме»?

– Нет.

– Мне кажется, – сказала Шерон, присев на камень, – что после смерти Кейти у тебя наступил кризис. Эта твоя любовная история и вызванное ею чувство вины явились достаточно веской причиной, чтобы ты бросил работу и приехал сюда. Почему именно сюда? Во-первых, здесь я, и это удобно. А также потому, что в центре твоей проблемы, вызванной этой страшной утратой, лежит твоя вера и чувство вины связано с ней. То, что произошло с тобой в Англии, нанесло удар по твоей вере, и отчасти ты приехал сюда для того, чтобы снова обрести ее. Но это не так-то просто. В древних камнях и постройках веру не найдешь, вера гораздо глубже.

– Так-так, продолжай.

– У тебя начинаются видения. Какая-то женщина хочет что-то сообщить тебе. Поверь мне, в Иерусалиме это случается не так уж редко. Люди самых разных конфессий приезжают сюда, и, если их ожидания не оправдываются, они порой начинают проецировать с: вой страхи вовне. Или сжигать мечети. Или стрелять в толпу. Полицейские, занимающиеся иностранцами, называют это, как и психиатры, «иерусалимским синдромом». Только на моей последней работе у меня было три таких случая. Твои галлюцинации, этот голос, эта женщина – фактически часть твоего внутреннего мира, которую ты проецируешь на светящийся экран Иерусалима. Да, у нее есть для тебя сообщения, это правда, и очень важные. Но это твоя внутренняя проблема – сообщения поступают от твоего бессознательного, «из глубины». Их нужно воспринимать очень серьезно. Они относятся к той части твоего внутреннего мира, от которой ты отгораживаешься, которую подавляешь. Если ты не интегрируешь эти две части своей личности, это может привести к ее разрушению, к шизофрении. Галлюцинации, о которых ты говорил, – люди, голоса – это классические симптомы подобного психоза. – Шерон опять надела очки. – Ты просил меня изложить мои взгляды, и я это сделала, вкратце.

– Наверное, я должен поблагодарить тебя за столь честный ответ, – спокойно отозвался Том.

– Он, конечно, похож на клинический диагноз, но я ведь всегда была предельно честна с тобой, разве не так? И к тому же я сама теперь не так уж безоговорочно верю во все это. Это то, чему меня учили, но, возможно, это неоправданная рационализация. Возможно, Ахмед, уверенный в существовании своих джиннов, прав ничуть не меньше.

Том мрачно сделал большой глоток из бутылки. Шерон подала ему руку, помогая подняться:

– Готов идти дальше?

Том шагал какое-то время молча, размышляя об анализе, проведенном Шерон в соответствии с учебником. На плоской вершине скалы-сфинкса они, тяжело дыша, остановились в том месте, где совершалось массовое самоубийство. [21]Безжизненные сернистые воды Мертвого моря были подернуты дымкой. Пустынный ландшафт простирался рядом с ними, как скорпион, поджидающий добычу.

– А третью бутылку я принесла вот для этого, – сказала Шерон, выливая ее себе на голову.

Рассмеявшись, Том отнял у нее бутылку и полил себя остатками воды. Они стали бродить по руинам крепости. Том ожидал услышать эхо прошлых времен – крики людей, проклятия в адрес имперского Рима, – отголосок последнего сражения воинственного иудаизма, но в руинах царила полная тишина.

Вниз они спустились в вагончике канатной дороги.

Шерон запечатлела на фотопленке первое купание Тома в Мертвом море. Он специально для этой цели привез с собой газету, чтобы, как принято, читать ее, плавая на спине. Мертвая вода была вязкой, минеральные испарения раздражали глаза. Он зажмурился и расслабился.

И тут же та женщина, укутанная покрывалом, ринулась к нему, как хищная рыба. Он стал барахтаться и кое-как поднялся на ноги.

– В чем дело? – засмеялась Шерон.

– Ни в чем. Просто я выхожу из воды.

Шерон отвела его в грязевые ванны. Она облепила его лицо и тело целебной грязью, и он оказался в черном грязевом коконе. Вибрирующее желтое солнце быстро превратило грязь в твердую серую корку. Теперь это был не Том, а какое-то первобытное существо из далекого прошлого – гол ем.

Он, в свою очередь, тоже намазал жидкой грязью ее живот. Шерон при этом замерла, он на ощупь чувствовал это. Затем он втер грязь в ее лицо, шею и ноги.

– Перевернись, – сказал он деловито и, накидав кучу шоколадной грязи ей на спину, стал равномерно размазывать ее по спине и бедрам. Он воображал себя гончаром.

– Давай я намажу тебе спину, – предложила она.

Прикосновение ее пальцев порождало нежные волны, проникавшие до самых костей, и все его тело не пыхнуло под слоем шелковистой грязи. Ее измазанное лицо расплылось в улыбке, сверкая белыми зубами и белками глаз. Шерон перекинула через него ногу и мягко опустилась на его ягодицы. В первый момент он сжался, затем расслабился, чувствуя, что под покровом грязи у него начинается эрекция. Он не хотел, чтобы она это заметила.

Они сидели на берегу; грязь по мере высыхания меняла цвет с шоколадного на пепельно-серый и сжималась, плотно обтягивая кожу. Том при этом испытывал примерно такие же ощущения, как при эрекции. Он пожалел, что на нем плавки, – хотелось более тесного контакта с грязью.

На пляже были душевые кабинки. Они в молчании тщательно смывали грязь, наблюдая друг за другом. Это был таинственный первобытный ритуал. Он чувствовал себя очищенным и обновленным, как будто на него натянули новую кожу и вдохнули новую жизнь. На пляже осталась изношенная, запачканная версия Тома, подобная мокрому купальному костюму, который следовало похоронить на дне грязевой ванны.

Затем они посетили археологические раскопки в Кумране, но усталость уже брала свое. Том не ходил, а вяло плавал в расслабляющей жаре.

– В течение многих лет полагали, что именно здесь ессеи писали эти Кумранские рукописи – и все потому, что нашли здесь чернильницу. А эти резервуары служили якобы бассейнами для ритуального омовения. Но теперь выяснилось, что здесь производились благовония. Вырученные деньги шли на вооружение зелотов, которые погибли в Масаде. Иначе говоря, здесь была фабрика по производству редкого ароматического бальзама.

Стоило ей произнести слово «бальзам», как на Тома повеяло пряным, пьянящим запахом. Ощущение было мимолетным, но очень сильным. В следующий момент запах исчез. Том внимательно оглядел руины. От земли поднимался жар. Вокруг были только сухие камни, мертвая тишина и запах нагретой пыли.

– В чем дело? – спросила Шерон.

– Она была здесь.

Шерон коснулась его руки:

– Пошли. Пора уже.

В Иерусалим они вернулись без сил. Шерон заварила кофе, но они не стали его пить. Скинув туфли, она повалилась на диван и почти сразу уснула. Том присоединился к ней. Когда он проснулся, в комнате было темно, Шерон рядом не было. Но тут она вышла из ванной в купальном халате, забралась на диван и, обхватив лицо Тома руками, поцеловала его.

– Не стоит, если ты не всерьез, – сказал он.

– Я всерьез.

Он распахнул ее халат и спустил его с плеч. Ее соски были как темные бутоны. Он прижал к ним губы. Она забралась рукой в его трусы, и от ее прикосновения его член сразу стал набухать. Она взвесила его на своей длинной узкой ладони. Дыхание ее было горячим, как воздух пустыни, она издавала густой мускусный запах, как какая-нибудь редкая пряность на базаре.

Он стал целовать ее живот, но она остановила его:

– У меня месячные.

– Ну и что? – отозвался он. – Я не требую, чтобы ты принимала ради меня ритуальную ванну.

– Ты-то не требуешь, но меня это останавливает.

– Это здоровая животворная кровь. Эти старые извращенцы-пророки хотят, чтобы ты ненавидела себя, потому что ты женщина.

Он прижался к ней и проник языком ей в рот. Ее глаза в темноте были подобны черным озерам. Он засунул палец глубоко в ее тело, затем вытащил его и поднес к губам. В комнате расцвел ее аромат. Он ощущал его на своей руке – соленый минеральный запах, напоминающий об отложениях соли и ила на берегу Мертвого моря.