И Пола Чу сказала:

— Власть у тебя, а не у зверя. И так должно быть всегда.

— Это твоя энергия ко мне лезет, — огрызнулась я, возводя новую стену, металлическую и блестящую, выше деревьев. На эту она прыгать не станет.

— Я слишком слабо воздействую, чтобы вызвать такое беспокойство, даже у новонайденной.

Я покачала головой, все еще на нее не глядя.

— Не знаю я, что такое в вашем клане, но ваша энергия мне мутит мозги. Вот просто лезет — и все.

— Это может быть, только если ты рождена в нашем клане, потеряна и теперь найдена. Но если твои цвета настоящие, ты не можешь быть чистокровной.

Белая тигрица у меня в голове рявкнула и забегала вдоль стальной стены. Потом обнажила блестящие клыки и заревела на меня. Звук завибрировал в хребте, будто она из меня сделала огромный камертон.

— Я слышу твой зов, — сказала Пола, и голос у нее был сдавленный.

— Я никого не зову.

Снова я надавила на звонок, но теперь я знала: Шоу или кто там вместо него просто смотрит. Хочет увидеть, что со мной будет, если я пробуду здесь достаточно долго. Если я по-настоящему перекинусь, то со значком распрощаюсь. Единственное, что меня пока спасает — что в моей крови слишком много видов ликантропии, и никто не может доказать, что я — настоящий оборотень. Шоу был бы в восторге, если бы ему удалось. Меня бы не только от этого дела отстранили, а от всех вообще, навеки.

— Ты зовешь на помощь. Это сигнал бедствия, но только у нашей королевы он получается такой громкий.

Я попыталась приглушить рев в голове, но не получалось. Она продолжала реветь, зовя на помощь. Вот блин.

— Как мне это прекратить? — спросила я.

— Я могу тебе помочь успокоиться, но для этого мне придется тебя коснуться.

— Неудачная мысль, — сказал Эдуард, шагнув ко мне ближе.

Я замотала головой, глядя на него:

— Но если она мне поможет?

— А если она сделает хуже? — возразил он.

Мы переглянулись. И тут включился интерком:

— Блейк, какого хрена вы там делаете? Тут тигры с ума сходят.

— Выпустите меня, — сказала я, — и сразу станет тише.

— Ты не сможешь прекратить это своими силами, — сказала Пола.

— Да иди ты…

— Дай я тебя успокою. Так у нас, тигров, успокаивают молодых и неопытных.

Однажды это сделал Криспин, когда ситуация была куда хуже. Но… я ее не знаю, а она — главная подружка нашего главного преступника. Она мне поможет — или сделает еще хуже?

— Позвольте мне, маршал, помочь тебе. На тебя напал наш соплеменник, и весь наш клан за это у тебя в долгу.

— Это не был белый тигр. — Я отодвинулась от двери, приблизилась к столу.

— Анита! — Эдуард потянулся ко мне, но не коснулся, опустил руку. — Ты уверена, что это правильно?

— Нет, — ответила я, продолжая двигаться к ней.

— На тебя напал не белый тигр? — спросила она.

— Желтый, — сказала я, уже стоя возле нее, глядя в эти синие глаза. Уже от одного этого тигрица у меня внутри перестала орать — будто близость другого белого тигра успокоила зверя.

— Желтый тигр? — нахмурилась она.

Я кивнула.

— Желтый клан уже несколько веков как вымер. Их не существует.

— Эта тигрица была зверем зова очень старого вампира.

— Что с ней случилось? — спросила Пола.

— Она мертва.

— Тебе пришлось ее убить.

Я кивнула.

— Но на тебя напал желтый тигр.

— Ты так говоришь, будто это важно. Какая разница, что за цвет был у той кошки?

— Желтый клан, он же золотой, был выше всех прочих кланов. Желтые тигры правили землей и всеми ее энергиями, в том числе остальными кланами.

— Не знала.

Она пожала плечами, насколько позволяли цепи.

— Что толку рассказывать о том, чего больше нет? Но если на тебя напал желтый тигр, то понятно, откуда у тебя столько силы.

— Она была желтая. — Я обернулась к Эдуарду.

Он знал, чего я хочу, без слов.

— Тигрица была желтая, с полосами более темного цвета.

— Ты там был?

— Да, — ответил он.

— Кто-нибудь еще подвергся нападению? — Она обернулась ко мне.

— Да, но у него анализы не показали ликантропию. Повезло только мне.

От одного того, что она стояла рядом, уже стало легче дышать. Может быть, мысль путешествовать без своего пула оборотней была неудачной. Может быть, мне никогда уже не ездить одной. Блин, если это так, мне все равно придется — быть может — отдать федеральный значок. Что толку в истребителе, который не может выехать туда, где совершилось преступление?

Снова загудел интерком.

— Остальные тигры снова успокоились. Какого черта вы там делаете, Блейк?

Шоу, как я и предполагала. Мне искренне жаль, что его жена сбежала и трахается с оборотнем, но моей вины тут нету.

Эдуард подошел к интеркому и ответил:

— Мы снизили градус тигриной энергии, только и всего.

— Что там делает Блейк? — спросил Шоу.

— Свою работу, — ответил Эдуард и отпустил кнопку.

Я посмотрела в эти внушающие странное спокойствие тигриные глаза на женском лице.

— Ты знала, в чем был замешан Мартин?

Она заморгала. Лицо ее ничего не говорило, но губы приоткрылись, дыхание стало чаще. Это потому что она что-то знает, или просто от упоминания ее бойфренда? Или вообще оттого, что сидит в полиции, скованная по рукам и по ногам?

Это вызывает у некоторых нервозность, доходящую до неадекватных реакций. Одна из причин, по которым я предпочитаю вести допросы на дому или в более нейтральных местах. Но сегодня для этого сроки упущены. Для многого упущены сроки.

— Нет, — ответила она, а я смотрела в ее глаза и не верила.

Не знаю почему, но по этим голубым глазам котеночка я читала, что она врет. Это не была метафизика, просто внутреннее чувство, которое вырабатывается со временем у каждого копа — просто знаешь. Быть может, врала не для того, чтобы что-то скрыть. Может быть, от испуга, или просто потому, что имела возможность соврать. У вранья бывают самые глупые причины. Но сейчас она врала, скрывая. Скрывая ту информацию, что нам нужна. И это было полезно. Она дала нам какое-то направление, и есть кого допрашивать. Полезное для расследования всех новых смертей, что я видела сегодня. Если Пола Чу что-то знает, то тогда погибшие бойцы СВАТ, и те, что в больнице между жизнью и смертью… может, все это было не напрасно.

Глядя в ее лживые глаза, я поняла вдруг, что больше в это не верю. Даже если она что-то знает, какие-то клановые или семейные тайны, и все нам расскажет, то это без разницы. Родным убитых бойцов это без толку. Для того, кто уже никогда, быть может, не встанет на ноги, если вообще очнется, тоже разницы нет. Это мы врем себе, будто это важно, врем себе, чтобы действовать, а не грызть в бессильной злобе стволы.

Завершение — слово, придуманное психотерапевтами, чтобы ты верил, будто боль прекратится, что если наказать виновного или понять причину, к тебе придет душевный мир. И это — самая большая ложь.

— Анита! — окликнул меня Эдуард. — Что с тобой?

Он стоял ко мне ближе, чем был, на одной стороне стола со мной и с Полой. Я его перемещения не увидела и не услышала.

Я замотала головой.

— Не знаю.

А про себя я подумала: «Совсем нюх потеряла». Что же это со мной такое?

Эдуард взял меня под руку и отодвинул меня от допрашиваемой. Чем дальше, тем яснее становилось в голове, но тигрица внутри никуда не ушла, припала за металлической стенкой. Но лежала, и только черный кончик хвоста давал понять, что она мной недовольна.

Открылась дверь, и вошел, улыбаясь, главный детектив Морган. С широко раскрытыми карими глазами, с видом приветливым и открытым, пусть и насквозь фальшивым. И просто излучал обаяние. О да, мы как раз его ждали. Не предупредил ли нас Шоу, чтобы не задавали никаких относящихся к делу вопросов? Предупредил. Чтоб его черти взяли.

— Добрый день, Пола — можно мне вас так называть? А я — Эд.

Он положил папки между ними на стол, взял стул, на котором до того я сидела, и улыбнулся ей. Можно было подумать, что нас с Эдуардом здесь и нет.