— Нет!

Это я заорала. И белая тигрица застыла в нерешительности. Я посмотрела прямо в лицо Домино.

— Дай мне дозволение питаться от тебя.

— Что? — спросил он.

Белая тигрица прыгнула на черную, и они обе снова стали рвать меня на части. Я извивалась, стараясь не крикнуть, в руках Домино. Потому что если бы я крикнула, в двери ворвались бы Эдуард и Олаф.

— Моя королева, — ответил Домино. — Если может тебя напитать моя плоть или мое семя, возьми их.

Я не совсем поняла, что он сказал, но тигрицы перестали драться. Они, тяжело дыша, смотрели на него из моих глаз. Черная тигрица зарычала тихо и низко, и рычание пролилось у меня изо рта.

Несколько секунд у меня было, чтобы понять: среди тигров слово «напитать» подразумевает мясо или секс. Или то и другое. Домино дал мне разрешение отнять его жизнь. Черная тигрица это поняла, но мы с ней были согласны. Так давно мы никого не видели из наших, и она не хотела его съедать — хотела спасти. Оставить при себе.

Вивиана послала на нас еще волну силы, но мы с черной были готовы на этот раз и обе злились на белую королеву. Как она смеет вмешиваться! Права не имеет, он наш. Наш!

Злость перешла в ярость, ярость стала моим зверем, но для злости теперь было другое применение — у меня она не вызывала превращение. Я вызвала в себе то, что было вампирской силой, то, чем был ardeur,и был момент, когда он мог вылиться в секс, но не секса хотела я. Злая, рассерженная, я хотела напитать гнев. Злость Домино я ощутила на вкус там, в казино, и знала, что она близко. Мне только достаточно было бросить в него свой гнев.

И я выпустила, вылила в него ярость.

Он вскрикнул, закинул голову, и такой сильной, такой длинной была в нем ярость, что зверь его вышел этой ярости навстречу. Я притянула его к себе в поцелуе, стала питаться прикосновением его рта, судорогами его тела, прижатого ко мне. Я обнимала его, вдыхала его ярость через губы, кожу, из всего его тела. Вдыхала его злость и вливала ее в накопившуюся во мне ярость.

Я впитывала его гнев, и с гневом приходило знание. Мелькнули картины того, что вызывало в нем такую ярость. Я увидела его в детстве, одного в приемной семье, плачущего. Видела, как другие дети смеются над его волосами и цветом глаз. Видела его, уже спасенного Вивианой, но все равно недостаточно белого. Своего — и не своего. Такого, как все — и не такого. И всегда он был не совсем своим.

Он перестал отбиваться, и все кончилось — он плакал у меня в руках. Я обнимала его, и черная тигрица притиснулась ближе — мы его обнимали вдвоем.

Надо мной неуверенно склонился Бернардо, будто хотел проверить, все ли со мной в порядке. Увидев эту неуверенность в его лице, я сказала:

— Бернардо, все в порядке.

— Глаза, — ответил он. — У тебя они горят карим и черным, как у вампира.

Я поцеловала Домино в лоб и проверила истинность его слов. Я ощущала пульс тигра, как леденец на языке. Подмывало всадить зубы в эту кожу и посмотреть, как леденец окрасится кровью. Живых вампиров не бывает, но иногда я себя чувствую чем-то вроде.

Но я не стала пробовать пищу и кровь, я чувствовала других тигров — не только того, что лежал у меня в объятиях. Ощущала я их всех. Повернула голову — и Вивиана, увидев мои глаза, испугалась, и ее страх пробудил во мне и вампира, и зверя. Страх — пища. Если кто-то тебя боится, им можно управлять — или его убить.

Я позвала к себе Криспина — не тигриной силой, а как вампир зовет своего зверя.

— Криспин, иди ко мне.

Вивиана попыталась удержать его за руку.

— Отпусти его, или я проверю, сколько мне тигров удастся сегодня призвать.

— Ты не посмеешь красть зверей у другого мастера-вампира.

— Ты хочешь сказать, как ты не посмела бы красть человека-слугу?

Я села, и Домино обвился вокруг меня, совершенно пассивный, полностью удовлетворенный.

Она его не отпустила, и я потянулась к ней, как мог бы вампир. Вампир, умеющий призывать тигров. Она отпустила Криспина так быстро, будто кожа его обожгла ей руку.

И сила Вивианы хлестнула наружу, но не к нам. К ее руке подошел Рик, открылась дальняя дверь, и появились другие белые тигры, встали рядом со своей королевой. Мне было все равно. Криспин взял меня за руку, и я сидела, держась за него, и Домино обвился вокруг талии, и это было почти идеально — как после трудного дня работы завернуться дома в любимое одеяло. Я знала, что ardeurможет подразумевать и дружбу, а не только романтические чувства. В этот момент ardeurнес даже больше, чем дружбу — ощущение родственности, родного дома.

А потом я ощутила иную энергию в этом море тигриной силы. Ниточку чего-то нового, неповторимого. Я не знала, что это было, пока не вышла из тени во мне синяя тигрица, не пошла вперед.

Она была по-настоящему синяя, с черными полосами, темно-кобальтовый цвет, почти черный, но все же не полной черноты. Воистину синяя, и пахло от нее чем-то своим.

Он вышел из группы прочих, на юном лице застыло недоумение. На юном, потому что он был юн. Настолько юн, что я опомнилась, стала всплывать из глубины своего метафизического леса в душе. Настолько юн, что я поняла: то, что сделала я с Домино, его может убить.

Я уставилась на короткие синие волосы — точно как у тигрицы внутри меня. Посмотрела в его глаза, на пару оттенков синее, будто кто-то скрестил глаза Криспина с глазами Жан-Клода, и я знала, что этот зверь откликнется на мой зов.

— Сколько тебе лет? — спросила я.

— Шестнадцать, — ответил он.

— Блин, — сказала я.

В ухе прозвучал голос Эдуарда:

— Здесь сын Макса Виктор с охраной. Мы его пропустим, но охранников задержим.

— А у нас тут еще полдюжины тигров. Вышли из дальних комнат, — ответил Бернардо.

— Все лучше и лучше, — отозвался Эдуард.

Сарказм в наушнике слышался отчетливо.

Синяя тигрица во мне пододвинулась ближе к поверхности. Мелькнул образ ее морды напротив моего лица, пытающейся еще ближе подобраться и понюхать воздух.

Открылись двери. Вошел высокий широкоплечий мужчина в дорогом костюме, сшитом на заказ. Подстрижен очень коротко, но так тщательно, будто белесые волосы стригли по одному. На лице — бледно-желтые солнечные очки. Слишком светлые, чтобы хоть как-то противостоять адскому солнцу Вегаса. Он пытается сойти за человека? Если так, то ему следовало бы приглушить кипящую вокруг него энергию.

Нахлынувшая волна этой энергии заставила синюю тигрицу зарычать на него. Я бы упала лицом вперед, не подхвати меня Домино и Криспин.

— Ты сейчас вызовешь ее зверя, мама, — сказал он, продолжая приближаться к нам, и это приближение синей тигрице не понравилось, зато белой — вполне. Черная обнималась с Домино и ни на что не обращала внимания. Синяя пыталась повернуть меня к мальчику, белой нравился Виктор, черная и без того была довольна. Как будто внутри меня жили три соседки в одной комнате, и каждой нравились разные парни.

— У тебя нет права вмешиваться, — ответила ему Вивиана.

— Отец предупреждал тебя, что это нельзя делать, — возразил он, опускаясь на пол рядом с нами.

Он был в темном костюме, глаза спрятаны за очками, но никакое цветное стекло не могло бы скрыть рвущуюся из него силу. Ее было достаточно, чтобы белая тигрица знала, как выглядят за очками эти глаза.

Я встала на колени, Криспину пришлось отпустить мою руку, но он держал меня за плечо. Домино сполз по мне ниже, как не желающая сниматься одежда. А мои руки потянулись к очкам.

Виктор перехватил их, уставился мне в лицо, будто пытаясь увидеть то, что у меня за спиной. Потом поднес мои руки к лицу, понюхал.

— Не может быть.

— Я тебе говорила, Виктор, в ней есть они все, — сказала ему Вивиана.

Он поднял голову — я отчетливо увидела его глаза, но светлые линзы скрывали то, что мне нужно было видеть. Сама не узнавая собственного голоса, будто кто-то чужой заговорил у меня в голове, я сказала: