— Вы со мной обращались как с уличенной преступницей, Шоу. Что вы хотите услышать? Мою радость, что вам понравилось, как я пакуюсь?

— Вы снаряжаетесь как солдат.

— У нее был хороший учитель, — заявил голос от двери.

Я встала, затягивая лямки, и улыбнулась Эдуарду.

— Не приписывай себе всю заслугу.

Он был не очень высок — пять футов восемь дюймов, так что Шоу его на несколько дюймов превосходил. Он был мускулист, но не эффектно. Никогда у него не было внушительных плеч, как у его визави, но я знала, что в каждой унции его тела больше смертельной угрозы, чем в любом человеке, которого мне доводилось знать.

— Да у тебя еще перышки не обсохли, когда я тебя встретил, — сказал он и улыбнулся — настоящей улыбкой, когда и глаза смеются.

Я — один из немногих обитателей нашей планеты, которому улыбается Эдуард настоящей улыбкой. Нет, фальшивых у него полно; детектив Морган по сравнению с ним в притворстве жалкий дилетант. Если бы Эдуард не был таким выраженным синеглазым блондином, он бы мог сойти за кого угодно, но слишком уж у него БАСПовский вид, чтобы проканать в каком-нибудь очень уж экзотическом месте.

— Где тебя черти носили… Тед? Ты, кажется, говорил, что из Нью-Мексико сюда лететь быстрее, чем из Сент-Луиса.

Улыбка исчезла, и глаза стали холодны, как северная зима. Минута счастливого взгляда — и вот он, истинный Эдуард. Не то чтобы он законченный социопат, но бывают моменты.

— Меня развлекала беседой полиция Вегаса.

— Тебя тоже допрашивали?

Он кивнул.

— Но ты же не был на той охоте за Витторио, что ты мог рассказать?

— А меня о нем не спрашивали.

С этими словами он посмотрел на Шоу. Недружелюбным взглядом — а по части недружелюбных взглядов Эдуард кому хочешь может фору дать.

Шоу под этим взглядом не побледнел, но и не так чтобы не почувствовал.

— Мы делаем свою работу, Форрестер.

— Нет, вы пытаетесь сделать из Аниты козла отпущения.

— Что они тебя обо мне спрашивали? — спросила я.

— Хотели знать, как давно мы с тобой трахаемся.

У меня глаза на лоб полезли:

— Что?

Он смотрел на Шоу:

— Ага. Согласно имеющимся слухам, ты спала со мной, Отто Джеффрисом, каким-то копом в Нью-Мексико, да, и еще там несколько. Очевидно, ты очень занятой маршал США.

— Как там Донна и дети?

Я спросила, во-первых, потому что действительно хотела знать, а во-вторых, от нежелания дальше обсуждать эти слухи в присутствии Шоу.

— Донна шлет привет, Бекки и Питер тоже.

— Когда у Питера испытание на черный пояс?

— Через две недели.

— Он его получит, — сказала я.

— Я знаю.

— А у Бекки как с танцами?

Он снова улыбнулся по-настоящему.

— Преуспевает. Учительница говорит, что у нее настоящий талант.

— Вы на домашние темы завели разговор, чтобы мне стало стыдно? — спросил Шоу.

— Нет, — ответила я. — Мы просто вас не замечаем.

— Я понимаю, заслужил. Но посмотрите на это с моей стороны…

Я подняла руку:

— Мне надоело, что со мной обращаются как с преступницей только потому, что я свою работу делаю лучше всех мужчин.

Эдуард резко кашлянул, и я добавила:

— Речь не о присутствующих.

Эдуард кивнул.

— Но это только часть проблемы. Да, я работаю лучше всех прочих истребителей. У меня больше список, и при этом я женщина. Вот этого они выдержать не могут, Шоу. Не могут взять в толк, что я просто так умею работать. Нет, наверняка я себе дорогу наверх мандой проложила. Или вообще урод ярмарочный.

— Не можете вы уметь так работать.

— Почему? Потому что я женщина?

У него хватило такта смутиться.

— Чтобы так хорошо работать, нужно пройти обучение.

— Она именно так хорошо работает.

Эдуард сказал это тем пустым голосом, который умеет делать. Таким, от которого волосы на шее встают дыбом — если знаешь, что именно слушаешь.

— Вы служили в спецвойсках. У нее такого тренинга нет.

— Я не говорил, что она хороший солдат.

— Что тогда? Хороший полицейский?

— Нет.

Шоу нахмурился:

— А что тогда? Что за работа, которую она так хорошо делает? Если вы скажете «трахаться», я разозлюсь.

— Убивать, — ответил Эдуард.

— Что?

— Вы спросили, что она умеет хорошо делать. Я ответил на ваш вопрос.

Шоу смерил меня взглядом — не как мужчина смотрит на женщину, а будто хотел понять, что ему говорит Эдуард.

— Вы действительно так хорошо умеете убивать?

— Я стараюсь быть хорошим копом. Стараюсь быть хорошим послушным солдатом и выполнять приказы — до определенного момента. Но по сути я не коп и не солдат. Я — убийца, которому закон разрешил убивать. Я — Истребительница. С большой буквы.

— Никогда не слышал ни от одного маршала признания в том, что он — убийца.

— Строго говоря, это незаконно, но я преследую граждан США с намерением их убить. Я отрубила голов и вырезала сердец больше почти любого серийного убийцы. Если хотите, чтобы получилось красиво, дайте мне ордер — отлично, возражать не буду. Но я знаю, в чем моя профессия. Я знаю, что я делаю. И это я умею делать очень, очень хорошо.

— Лучше вас кто-нибудь умеет? — спросил он.

Я покосилась на Эдуарда:

— Только один.

Шоу глянул на Эдуарда и снова на меня.

— Надо понимать, мне очень повезло, что вы оба оказались здесь.

Голос его был густо замешан на сарказме.

— Вам действительно повезло, — сказала я и направилась к двери. Эдуард пошел за мной и протянул ключи:

— Я взял нам машину, чтобы могли с тобой поговорить, — сказал он.

— Это хорошо.

— Да, и Олафа я вспомнил не просто к слову.

Я остановилась посреди коридора:

— Ты ведь не хочешь сказать…

— Маршал Отто Джеффрис — один из маршалов западных штатов. Когда я прилетел сюда, он уже был на месте.

Олаф — настоящий серийный убийца. Но он, как СПУ, умеет до определенной степени контролировать свои порывы. Ни одного из своих худших преступлений он не совершал в этой стране — насколько мы с Эдуардом знаем. Доказательств у нас нет никаких, но я знаю, кто он, и он знает, что я это знаю. И ему нравится, что я знаю.

Совместная со мной охота на вампиров навела Олафа на мысль, что он сам может стать маршалом и свои любимые серийные убийства совершать легально. Способ изъятия сердца и отрубания головы у вампира закон не регламентирует — это просто полагается сделать. Когда процесс убийства начат, вампира уже не защищают никакие законы. Никакие. Вампир полностью зависит от милости истребителя.

Одна из целей моей жизни — никогда, никогда не оказаться на милости Олафа.

Эдуард взял для нас большой внедорожник, черный и какой-то зловещий. Я знала, что цвет он не выбирал, но получилось совершенно правильно. Машину я одобрила. Потому что если придется ехать куда-то в пустыню или вообще без дорог, она справится.

— Когда ты успел арендовать машину? — спросила я.

— Я на допрос попал первым. И знал, что других трех маршалов США они будут допрашивать долго, так что время у меня было.

Я остановилась посреди шага:

— Ты сказал — трех других?

Он повернулся ко мне и кивнул:

— Сказал.

Чуть ли не улыбаясь. Эго значило, что он от меня что-то скрывает. Любит Эдуард быть загадочным, и то, что я знаю его семью и знаю почти все его тайные личности, не вылечило его от этой привычки. Просто ему труднее найти возможность меня удивить.

— И кто четвертый? — спросила я.

Он поднял руку — я видела у него этот жест на работе, когда он работал с теми, кто понимает язык жестов. Этот значил «давай вперед».

Возле заднего выхода розовато-коричневого здания стояла небольшая группа полицейских. Я их заметила, мельком, как замечаешь в нашем деле всё: людей, пальмы, жару, солнце, И вдруг среди них оказался Олаф. Он был на полголовы выше любого из них, кроме одного. Горбился, что ли? Но не только. Еще он был одет в черную футболку, черные джинсы, заправленные в черные ботинки. Черная кожаная куртка через руку, бицепсы ходят под кожей. Чуть в нем прибавилось цвета с последнего раза, как я его видела, будто он больше был на солнце, но Олаф, как и я, не загорает. У кого в жилах много немецкой крови, загорают с трудом.