Любимая в театре мировом

На все бесстрастно устремляет взгляд.

Участвую в спектакле я любом,

Меняя облики на разный лад.

Найдя на свете повод для отрад,

Я машкеру комедии беру,

Когда же горести отяготят,

Я делаю трагедией игру.

Но, радостный ли, в страстном ли жару

Явлюсь на сцеие я — ей все равно:

Я засмеюсь — от строгих глаз замру,

Заплачу — ей становится смешно.

Она, стенай пред нею иль смеши,

Не женщина, а камень без души.

Лети, Весна, герольд царя страстей,

На чьем гербе нам пышно предстает

Любой цветок, дитя планеты сей,

Во всеоружии своих красот;

Направь к моей возлюбленной полет,

Что дремлет, в зимний сон погружена,

И ей поведай, что восторг не ждет

И что она поймать его должна;

Так пусть готовится служить она

В той нежной свите, где Любовь царит

И каждой, кто останется одна,

Глаза росой отчаянья кропит.

Лови же радости, моя любовь:

Никто былого не воротит вновь.

Как часто дух мой распрямит крыла,

Желая взмыть к чистейшим небесам,

Но кладь забот вседневных тяжела

И нудит смертного к земным делам.

Когда же явится краса очам,

Подобная сиянию небес,

То счастья выше не изведать нам,

И, глядь, порыв за облака исчез.

Для хрупкой мысли больших нет чудес,

Блаженств и наслаждений не избыть,

Одно влечет, коль мир в душе воскрес:

Как ревностнее милой послужить,

И сердце грезит только об одном —

О счастье райском в бытии земном.

Я имя милой вздумал написать

На дюнах, но его смела волна.

Его решил я вывести опять,

И вновь прибоем смыло письмена.

«Бесплодны тщания, — рекла она,—

То наделить бессмертьем, что умрет!

Уничтоженью я обречена,

И время без следа меня сотрет».

«Нет! — молвил я. — Пусть низших тварей род

Падет во прах — яшть будешь ты в молве:

Мой стих тебя навек превознесет,

Напишет имя в горней синеве;

Коль смерть одержит верх над всем живым,

Мы жизнь любовью вечной возродим».

Теперь, когда я в бурях изнемог,

Изведав этих волн смертельный бег,

Когда преподай мне такой урок,

Что мой корабль — калека из калек,

Я вижу вдалеке желанный брег,

Незыблемый под бременем благим

Всего того, чем счастлив человек,

Того, что звать привык он дорогим.

Блажен, кто был в пути тоской томим

И очутился вдруг в земном раю.

Когда такая радость перед ним,

Забудет он былую боль свою.

В былых страданьях видит краткий миг

Тот, кто блаженства вечного достиг.

Унылый стих, свидетель моих горестей,

Из мысли скорой крылья сотвори себе,

Лети к Любви моей, где б ни была она:

Простерлась ли, томясь, на ложе тягостном,

Сидит ли, невеселая, за брашнами

Или игрой на вирджинале тешится.

На ложе? Ей скажи, что нет мне отдыха;

За брашнами? Скажи: вкушать не в силах я;

Играет? Ей скажи: нет в звуках счастья мне.

А спросит — почему? Скажи: бессонна страсть,

Неистовая, яствами гнушается,

Печальная, не радуется музыке.

Скажи: ее лишь ласка усыпит меня,

Скажи: ее лишь очи взор насытят мой,

Скажи: ее лишь речь меня возрадует.

Ночь каждую все чахну я без отдыха,

День каждый сохну я без насыщения,

Всегда я умираю без веселия.

И коль зачахну, кто удел оплачет мой?

И коль иссохну, кто конец опишет мой?

И коль умру, кто скажет: жаль Immerito?

Любовь, я зло твое кляну,

Затем что я в твоем плену;

И сторожат Посул и Страх

Меня, зачахшую в слезах;

И Полночь бархатной рукой

Очам не даст благой покой;

И делят скорбную юдоль

Со мной подруги, Грусть и Боль;

И, чтобы время извести,

Дано мне лишь стихи плести.

Полынь — мой Хлеб, и Желчь — мой Мед,

И День ослеп, и Сон нейдет;

И обнимаю я досель

Одну пустынную постель;

И шутовская кутерьма

Надежд меня свела с ума,

Как ты, Фаон, — так знай же наперед;

Сафо жила тобой и для тебя умрет.

Сюда, Циклопы, что ж, блеснем

Лемносским древним ремеслом;

Пускай, как птица,

Стрела стремится,

Разя в зеницу

Буяна и тупицу.

Взлетит златая с упоеньем,

Серебряная с вожделеньем,

Зато свинцовой

Удел суровый —

Добить шута,

Чья суета

В красотке вызвала презренье,

И смерть он кличет как спасенье.

Наш труд окончен, что ж, пора

Спешить к тебе, Игра, Игра!

У Дафны златом кудри вьются,

В очах две звездочки смеются,

От ручки веет белоснежной

Теплом и нежностью нездешней,

К ее челу летят Хариты,

Румяней роз ее ланиты,

Уста алей и слаще вишен,

А дивный голос так возвышен,

Что движет сферы неба песней:

На свете Дафны нет прелестней.

Я гимны пел, спеша за нею,

Но лавром стала дочь Пенея.